После этого, пожелав ей покойной ночи, Людовико спустился с лестницы, а Эмилия легла в постель, но не могла спать — радость не давала ей заснуть так же, как раньше горе. Монтони и его замок сгинули в ее воображении, как страшное видение, вызванное каким-то злым чародеем, и она снова очутилась в волшебном крае неувядаемого счастья.

Прошла целая неделя, прежде чем Людовико успел опять проникнуть в тюрьму француза: за это время на часах стояли все люди, которым он не мог довериться, а расспросами о пленнике боялся возбудить любопытство. За этот промежуток времени он рассказывал Эмилии ужасные вещи о том, что творилось в замке — драках, ссорах и кутежах; основываясь на некоторых обстоятельствах, сообщенных им, она не только сомневалась, что Монтони намерен когда-нибудь отпустить ее из замка, но боялась, что он имеет на ее счет отчаянные намерения; об этом она подозревала и раньше. Имя ее беспрестанно упоминалось в разговорах между Верецци и Бертолини, а в ту пору они часто вздорили между собою. Монтони проиграл крупную сумму Верецци, и у Эмилии являлось страшное опасение, чтобы он не предал ее своему приятелю в уплату за долг; но так как она не знала, что раньше Монтони поощрял также и надежды Бертолини на ее счет, после того как последний оказал ему какую-то услугу, то она не умела себе объяснить эти распри между Бертолини и Верецци. Впрочем, причина их казалась ей не важной; словом, она чувствовала, что надвигается на нее беда в различных формах, и она убедительнее прежнего умоляла Людовико устроить ее бегство, предварительно повидавшись с пленником.

Наконец, он уведомил ее, что опять посетил шевалье, а тот дал ему инструкцию довериться сторожу тюрьмы, который уже не раз оказывал ему снисхождение и который разрешит ему пройти в другую часть замка на полчаса в следующую же ночь, в то время как Монтони с приятелями будет пировать.

— Это очень милостиво, конечно, с его стороны, — прибавил Людовико, — но Себастиан знает, что не подвергается никакому риску, выпустив шевалье, потому что ему мудрено было бы пробраться на волю сквозь решетки и железные двери. Шевалье поручил мне, синьора, отправиться к вам немедленно и попросить позволения посетить вас сегодня поздно вечером, хотя бы на одну минуту, — он не может жить под одной кровлей с вами, не видя вас: часа он не может назначить, так как это зависит от обстоятельств, и вы это сами говорили, синьора; место также он просил вас назначить самой, как более удобное для вашей безопасности.

Эмилия была так взволнована предстоящим свиданием с Валанкуром, что сразу не могла дать никакого ответа Людовико, или сообразить, где назначить место свидания. Но, подумав немного, она убедилась, что действительно нигде не будет так безопасно, как в коридоре, возле ее комнаты: она не хотела бы уходить оттуда из опасения встретиться с кем-нибудь из гостей Монтони, пробирающихся в свои спальни. Итак, решено было, что шевалье должен встретить ее в коридоре в тот час ночи, какой Людовико, который будет караулить, найдет самым безопасным. Можно себе представить, в каком волнении, радости, надежде и нетерпении провела Эмилия время, остававшееся до наступления ночи. Никогда еще за все пребывание в замке она не наблюдала с таким удовольствием, как солнце закатывается за горы и серый покров сумерек опускается над пейзажем. Она считала удары башенных часов, прислушивалась к шагам часовых, когда сменялся караул, и радовалась, что прошел час. «О, Валанкур, — говорила она, — после всего, что я выстрадала, после нашей долгой, долгой разлуки, когда я уже думала, что никогда больше не увижу тебя, — нам вдруг опять суждено свидеться! О, много я натерпелась горя, тоски и страха. Дай мне, Боже, сил вынести такую радость!»

В эти моменты она была нечувствительна к сожалениям или печалям по поводу других, более далеких предметов — даже размышление о том, что она отказалась от имений, которые доставили бы ей и Валанкуру обеспечение на всю жизнь, лишь слегка затуманивало ее радостное настроение. Мысль о Валанкуре, о том, что она так скоро увидится с ним, — одна наполняла ее сердце.

Наконец часы пробили двенадцать; она отворила дверь прислушаться, нет ли шума в замке, и услышала лишь далекие взрывы хохота и песен, доносимые эхом по галерее. Она догадалась, что это синьор пирует со своими гостями. «Теперь они закатились на всю ночь, — подумала она, — Валанкур скоро будет здесь!» Тихонько притворив дверь, она заходила по комнате нетерпеливыми шагами и часто приближалась к окну послушать, не играет ли лютня. Но все было тихо; ее волнение росло с каждой минутой, ноги ее подкашивались, и она села на стул у окна. Аннета, которую она удержала у себя, болтала, по своему обыкновению. Но Эмилия, не обращая на нее внимания и снова подойдя к окну, услыхала, что по струнам лютни пробежала искусная рука и тот же выразительный; голос запел следующие слова:

Эмилия заплакала от счастья, когда песня прекратилась: она сочла это знаком, что Валанкур собирается выйти из своей тюрьмы. Вскоре, действительно, раздались шаги по коридору — легкие шаги, окрыленные надеждой. Эмилия от волнения едва держалась на ногах. Отворив дверь, она вышла встретить Валанкура, и в то же мгновение очутилась в объятиях какого-то чужого человека. Его голос, его лицо сразу убедили ее в ее ошибке, и она лишилась чувств.

Очнувшись, она увидала, что ее поддерживает какой-то незнакомец и наблюдает ее лицо с выражением несказанной нежности и беспокойства. Она не имела сил ни отвечать ему, ни задавать вопросов; ни слова не говоря, она залилась слезами и высвободилась из объятий; тогда на лице его изобразилось удивление и разочарование — он обратился к Людовико за объяснением. Аннета скоро разъяснила дело, взамен Людовико.

— О, сударь, — проговорила она голосом, прерываемым рыданиями, — о, сударь, вы ведь не тот, кого мы ожидали: вы не мосье Валанкур. Ах, Людовико! как мог ты так обмануть нас! Моя бедная госпожа никогда не оправится от .этого удара! никогда!

Незнакомец, сильно взволнованный, пытался заговорить, но слова его пресекались; ударив себя рукой по лбу, он в отчаянии бросился на другую сторону коридора.

Но Аннета быстро осушила слезы и заговорила с Людовико.

— А может быть, там внизу еще есть другой шевалье — на этот раз шевалье Валанкур?

Эмилия подняла голову.

— Нет, — отвечал Людовико, — мосье Валанкура никогда не было внизу, если этот господин не он. Если бы вы, сударь, — обратился он к незнакомцу —были так добры — доверили бы мне вашу фамилию, такая ошибка не могла бы произойти.

— Совершенно верно, — отвечал незнакомец на ломаном итальянском языке, — но для меня было крайне важно скрыть мое имя от Монтони. Сударыня, — прибавил он, обращаясь к Эмилии на французском языке, — позвольте извиниться перед вами за причиненное вам огорчение и с глазу на глаз сообщить вам мое имя и те обстоятельства, которые ввели меня в заблуждение. Я родом из Франции, я ваш соотечественник, и вот мы встретились с вами на чужбине!