Резидент Нейман Харбин.

29 апреля 1932 г.».

Михаил Капитонович Сорокин смотрел на шелестящий в печи огонь, и в этом шелесте ему слышалось отступление китайской армии. Несколько минут назад Светлана Николаевна и Гога Заболотный ушли устраивать Гогу в доме для приезжих.

Михаил Капитонович сидел возле открытой дверцы. Дрова уже не дымили, и пламя начинало подлизывать их снизу.

Было за полночь, весь день Михаил Капитонович и Гога вспоминали Харбин. Светлана Николаевна подавала на стол, убирала посуду, мыла её, снова и снова чистила картошку и жарила рыбу и только слушала.

Сейчас Михаил Капитонович был один.

«И никого-то я не уберёг, – думал он. – Ни Давида, ни Штина, ни Иванова, ни Элеонору! Только вот что сам уберёгся… а зачем?..»

Про то, как он не уберёг Суламанидзе, был его последний рассказ. После этого они с Гогой надолго замолчали, а Светлана Николаевна, в очередной раз убиравшая посуду, робко сказала:

– Страхи какие! Может, уже спать? Ещё завтра день!

Её слова прозвучали как избавление от всего тяжёлого, что пришлось вспомнить, и он ещё не всё рассказал. Он не рассказал про спицу. Тогда Михаил Капитонович оглянулся на Светлану Николаевну, вздохнул и закончил:

– И погиб мой последний товарищ в благословенном городе Харбине. – Он немного помолчал и добавил: – И остался самый последний…

– Кто? – прошептал Гога.

Сорокин пошевелился и стал наклоняться то вправо, то влево, разминая спину.

– Мироныч!..

– А что с ним стало?

– Этого я не знаю и, наверное, уже никогда не узнаю.

Он сидел и понимал, что его жизнь осталось в прошлом. И его рассказ подвёл ей итог. И все его мысли стали сходиться к одной точке. Он стал её искать. Точка нашлась – это была середина балки под потолком. Он вспомнил рисунок Штина – китайцы на выросшей в сторону ветке одинокого большого кедра там, в долине, возле разъезда Эхо. А ещё «Шёлковый шнурок». Он вспомнил: «Ржавый крюк в дощатом потолке», – и подумал: – А эта балка, она выдержала бы четырёх китайцев? – и ответил себе: – Четырёх китайцев, может быть, и нет, а одного некитайца… лёгкой жизни ты просил у Бога…»

Хлопнула дверь.

«Как быстро! – Михаил Капитонович вздрогнул и тряхнул головой. – Ладно, это успеется… завтра всё равно она уедет в управление…»

Светлана Николаевна вошла в комнату, она запыхалась, и на её верхней губе блестел пот. Она достала из рукава платочек и обтёрла лицо.

– Забегалась совсем!

– Присядьте, Светлана Николаевна. – Михаил Капитонович встал от печки. – Устроили?

Светлана Николаевна кивнула.

– Ну, тогда торопиться некуда. – Он закурил.

– Мокрая вся как мышь! – сказала Светлана Николаевна и несколько раз обмахнулась ладонями.

Михаил Капитонович дунул в лампу, лампа погасла, и в комнате стало темно.

– Так разденьтесь! – сказал он.

Светлана Николаевна была стыдливая и никогда не раздевалась, если горел свет. Светлана Николаевна подошла, сняла с лампы стеклянный колпак, открутила язычок, чиркнула спичкой, фитиль загорелся, она прикрутила его на самый маленький огонёк и накрыла колпаком.

– В Магадане, в городе надо дамасту купить! – сказала она и села на кровать.

Она стала расстёгивать пуговицы на кофте. Михаил Капитонович старался на неё не смотреть, чтобы не смущать, но тайно поглядывал.

– Купи́те! А что это? – Он был удивлён, что она зажгла лампу.

– Это материя такая!

– Платье сошьёте?

– Лифчик! – ответила Светлана Николаевна, глянула на него и начала снимать чулок.

В их разговорах никогда не звучало ничего, что касалось женского, интимного. Михаил Капитонович, удивлённый, потянулся к бутылке, оставалось ещё немного спирта, и глянул на Светлану Николаевну. Та сидела в лифчике, в юбке и в руках держала снятый чулок. Она смотрела на Михаила Капитоновича так, что тот отвёл от бутылки руку.

– Совсем малый стал… лифчик, – сказала она и начала снимать другой чулок.

– Я не вижу, чтобы вы располнели, Светлана Николаевна. – Михаил Капитонович мысленно искал причину такого разговора, но не находил.

– Пока нет! Рано ещё… – сказала она, встала и начала расстёгивать сзади пуговицы на юбке.

– Так вы… – В голове Михаила Капитоновича сверкнула необыкновенная догадка.

– Да, Михал Капитоныч, уже третий месяц…

Сорокин далеко отставил бутылку со спиртом и задул лампу.

Они лежали под одеялом, она на левом боку, как обычно, он – прижавшись к её спине всем телом.

«Беременная! – думал Михаил Капитонович. – От меня!»

Он слышал, что Светлана Николаевна тихо и размеренно дышит, боялся пошевелиться и думал: «Вот так, Михаил Капитонович! Если Бог дал жизнь… Ты имеешь дело с женщиной, а женщина имеет обыкновение родить! А я-то… а что – я? Я же тоже когда-то родился! – Он тихо повернулся на спину. – Если третий месяц, то, значит, родится через семь месяцев… осталось семь месяцев. Сейчас июль, – и он стал загибать пальцы, – август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль… В феврале пятьдесят восьмого года. – Он задумался. – А сколько будет… мне-то… когда ему или ей, – он стал думать: мальчик или девочка, мальчик или девочка, но ничего не придумал, – будет, к примеру, пятнадцать? Пятьдесят семь плюс десять… плюс семь месяцев, она же не завтра родит… шестьдесят восемь, плюс пять… черт, – семьдесят три!

Мне уже будет семьдесят три!» Светлана Николаевна пошевелилась.

«Разбудил? – Он притих. Светлана Николаевна дышала ровно. – Нет, слава богу! Это что же, мне будет – семьдесят три?»

Сон, которого и так не было, совсем отлетел.

«Раз, когда ей… ему… будет пятнадцать, а мне будет уже семьдесят три… значит… значит, надо жить… как завещал Штин и даровал Бог… Долго! Значит – что?»

Светлана Николаевна стала поворачиваться на правый бок, и Михаил Капитонович тоже повернулся на правый бок и подставил ей свою голую спину, и она всем телом прижалась к нему.

«Значит, первое – шёлковый шнурок дезактуализировался и второе – надо бросать… пить… и курить. Но…» Он пошевелился, она сняла руку, которой обнимала его, он тихо откинул одеяло и поднялся. На столе стояла бутылка со спиртом и лежала фляжка, он перелил спирт во фляжку и плотно закрыл. Как был в майке и трусах, вышел на крыльцо, сел и выстучал папиросу об пачку. Закурил, фляжка лежала рядом на досках крыльца. Он встал и швырнул её как мог далеко и сел. Когда садился, подумал: «А зря, ведь будут осколки, да и спирт… мало ли…» Но странно, он не услышал, как фляжка упала. «Вот это да! Тут же кругом камни!» Он посмотрел на серое небо, где должны были, как бриллианты, светить звёзды, это он помнил из своей, лучшей жизни, не магаданской.