«Что же, — думала Софья, — каждый человек имеет право по-новому прочитать свою юность».

2

Андромаха и Агамемнон радовали Софью. Они были такие милые дети, разумные и красивые. Генри, обратившись за разрешением начать раскопки в Тиринфе, конец года проводил у себя в библиотеке, готовя «Илион» для французского издания, редактируя «Трою» на английском, французском и немецком языках. Он стал крестным отцом первенца Александроса, подарив младенцу приданое и серебряный крестик, часами беседовал об археологии с Панайотисом, который успешно проходил курс археологии в университете. Из Троады пришло печальное известие: Яннакис утонул в реке Скамандр. Софья и Генри послали соболезнующее письмо Поликсене, Генри заверил ее, что она будет впредь получать от него ежемесячную пенсию.

Разрешение на раскопки Тиринфа задерживалось. Генеральным инспектором памятников старины был теперь Стаматакис, но ни Софья, ни Генри не сердились на него: бедняге всего тридцать шесть лет, а он тяжко болен, слег вскоре после того,

как получил назначение, о котором мечтал всю жизнь. В 1 начале февраля 1884 года Деметриос Bуллнотис, министр народного просвещения, склонил наконец Стаматакиса дать Шлиману разрешение. 15 марта Генри отбыл в Нафплион со своими тачками, лопатами и кирками. Выбор Тиринфа был логическим следствием всех прошлых раскопок, он как бы бросал последний штрих на картину микенской цивилизации.

Софья осталась в «Палатах Илиона» с Вильгельмом Дёр-пфельдом и его голубоглазой с льняными волосами супругой, гостившими у них. Дёрпфельд был на год моложе Софьи, жена его еще моложе. Он уезжал в Тиринф в конце марта и брал с собой Панайотиса. Софья и фрау Дёрпфельд готовились ехать в конце апреля. В Нафплионе они все поселятся в гостинице «Этранже».

Генри начал раскопки с шестьюдесятью албанцами, которых он нанял в Нафплионе и селениях, лежащих вблизи Тиринфа, приехали пятнадцать человек из Харвати, которые участвовали в раскопках Микен. Стаматакис назначил к Шлиману наблюдателем молодого человека по имени Филиос. В нынешнем своем состоянии Стаматакис вряд ли думал о том, как бы посильнее досадить Шлиману, но он дал эфору Филиосу такие строгие инструкции, писал Генри Софье, что ему сразу вспомнились первые месяцы бесконечных баталий в Микенах. Филиос не разрешал Шлиману осматривать в обеденный перерыв утренние находки: а вдруг они пропадут. Он телеграфировал своему начальству в Афины:

«Шлиман ведет раскопки сразу в четырех местах одновременно. Я физически не могу наблюдать сразу за четырьмя раскопами, которые значительно удалены друг от друга».

Как и в Микенах, эфор Филиос добился того, что раскопки были приостановлены. И снова, как в Микенах, Генри телеграфировал Софье—хорошо бы министр просвещения поубавил немного рвение эфора Филиоса. Их друг Вулпиотис был полностью на их стороне, вполне разделял их негодование.

Софья приехала в Нафплион в середине апреля вместе с фрау Дёрпфельд и французским художником Жильероном, который должен был зарисовать великолепную керамику и настенную живопись, в том числе фреску, изображающую не то укротителей быков, не то танцоров. На другой день после приезда Софья проснулась без четверти четыре. Быстро надела привычную рабочую одежду. От Нафплиона до Тиринфа тянулась болотистая низина, и Софья по совету Генри выпила четыре грана хинина. Перешли набережную и спустились к берегу — ровно в четыре там их ждал рыбак в своей лодчонке. Генри долго плавал в открытом море. Потом пошли в кафе «Агамемнон» выпить чашку черного кофе. У гостиницы их уже дожидался экипаж. Через двадцать пять минут, еще до восхода солнца, они были в Тиринфе, а экипаж отослали за Дёрпфельдами.

Завтракали вчетвером в восемь утра, пока рабочие отдыхали, сидя на полу окруженного двойной стеной древнего тиринфского дворца, который Генри откопал на самой вершине холма. Время пощадило циклопические стены, и Дёрпфельду не составило большого труда вычертить план поселения. Землекопы Генри под слоем мусора толщиной всего три-пять футов обнаружили очень большой древний дворец с мозаичным полом, сложенным из мелких камней. Кое-где сохранились еще стены дворца. Раскапывая засыпь, они нашли вазы, ритуальные фигурки, очень похожие на микенские, — еще одно подтверждение, что обе крепости существовали одновременно.

Генри и Дёрпфельд сделали интересные открытия. В самом дворце сохранилось много фундаментов колонн. Огромные каменные пороги все еще лежали в дверных проемах. Откопали очень большой пандус на восточной стороне, гигантскую сторожевую башню, расчистили от мусора и земли обнесенную высокими стенами подъездную дорогу, нашли огромные створчатые ворота. Размерами и великолепием подъездная дорога и ворота напоминали Микены. Но самой поразительной находкой был мегарон, поддерживаемый четырьмя колоннами; зал этот был тридцати шести футов в длину и тридцати в ширину, н центре его находился большой круг для очага. К мегарону примыкали передняя, портик и большой мощеный двор; поблизости была баня, подобная той, что, по преданию, имелась в нераскопанном Микенском дворце. Мегарон, помещение для мужчин, был очень похож на два троянских здания, которые он принял за храмы, значит, в Трое он тоже откопал царский дворец. Не вызывало сомнения, что все эти дворцы были построены приблизительно в одно время.

Завершив раскопки, Шлиман вернулся в Афины и начал писать первые главы книги о Тиринфе. В первый день нового, 1885 года Софья пригласила свою семью на обед в «Палаты Илиона»-. Ее мать решила пройтись пешком в сопровождении Панайотиса. Когда они были на площади Конституции, мадам Виктория почувствовала в груди сильную боль. Панайотис остановил проезжавший мимо экипаж. Мадам Виктория с трудом поднялась по мраморным ступеням особняка и на самом пороге упала. Выбежали Софья и Генри. Панайотис вместе с дворецким отнес мать наверх в спальню. Мадам Виктория поцеловала Софью в щеку несколько раз и прошептала:

— Моя дорогая дочка, ты всегда так заботилась обо мне… Я пришла, чтобы поздравить тебя с Новым годом и днем твоего рождения. Но теперь я должна сказать… прощай…

Она чуть повернула голову к Генри, стоявшему на коленях возле кровати.

— Мой дорогой сын… я умираю… и хочу на прощание поцеловать тебя.

Она поцеловала Генри в щеку шесть раз, но так слабо, что он едва почувствовал прикосновение губ. Потом закрыла глаза и умолкла. Когда приехал доктор, ее не стало.

И снова Софья с родными собрались у семейной могилы Энгастроменосов, где священник прочитал «вечную память».

Софья точно окаменела. Когда на крышку гроба упал первый тяжелый ком, она прошептала: «Пусть память о тебе живет вечно». В экипаже по дороге домой сухим, охрипшим голосом она сказала Генри:

— У меня нет больше ни отца, ни матери. Теперь я старшее поколение.

Дома в «Палатах Илиона» Генри дал ей глоток коньяку, чтобы чуть отпустила боль. А спустя несколько дней она увидела, как Генри в библиотеке рисует эскиз величественного мавзолея, увенчанного греческим храмом в миниатюре с четырьмя колоннами и цоколем. Над дверью, которая вела в обширную усыпальню, была фреска, изображавшая Генри с рабочими, раскапывающего Трою.