– Жалко?

– Жалко, родная кровь.

– Правильно ли они его убили?

– Убили правильно, хлеба отцу родному не давая, шкуру бы с него, с подлеца, спустить.

– А тебя расстреляем, тоже будет правильно?

– Тоже правильно… Спаси бог… – Мужик торопливо закрестился.

– Боишься ли красного террора?

– Ни боже мой… Правду люблю.

– Да ну?

– Умру за божескую правду.

– А не приходилось ли тебе продавать керосин?

– Не помню.

– Как смотришь на идейных коммунистов?

– Смотрю дружески, идейным надо подчиняться.

– Что ты понимаешь в революции?

– Ничего, сынок, не понимаю.

– Как по-твоему, за кем останется победа?

– У кого кашка толще, штор тянулась, да не рвалась.

– А не снятся ли тебе черти?

Допрос продолжался вплоть до той минуты, когда задребезжал телефон. Чугунов приказал готовить роту и прислать наверх всех сотрудников секретно-оперативной части.

Из ворот выходили небольшими кучками и молча, рубя острый шаг, ссыпались в черные колодцы улиц и переулков.

Дом.

№

Властный стук.

Тишина.

Стук настойчив и неотвратим.

Испуганный крик:

– Кто там?

– Обыск.

У дома зазвенело в ухе.

На хозяйке трепетные губы и заспанный капот.

Движенья ночных гостей быстры, и в притихших комнатах гулки их шаги.

Приторно пахнет семейным туалетным мылом и теплой, надышанной постелью.

Кто-нибудь плачет, кто-нибудь, задыхаясь, уверяет:

– Это недоразумение, честное слово… Мы никогда и ничего… Васенька даже сочувствует… Васенька, объясни ты им… Господи…

Васенька, обуваясь, долго не может поймать шнурка ботинка и старается говорить как можно спокойнее:

– Конечно же, недоразумение, ошибки возможны и даже неизбежны… Ты не волнуйся, Мурик, тебе вредно волноваться… Допросят и выпустят… Я больше чем уверен, что выпустят…

Уходили, уводили Васеньку.

Дом после обыска как после пожара.

Погиб Филька за чих.

Башка его была вечно всхохлачена – расчески не было и купить негде: базары разорены, а в аптеке советской, после белых, одна валерьянка да зубной порошок. При обыске Филька придавил пяткой, а потом спустил в карман Васенькину роговую расческу. Комиссар Фейгин узрел, донес Чугунову, а тот порылся в Филькином личном деле и по синей обложке ахнул:

…†

О подобных Фильке «комендантах в случае чего» Артем Веселый знал не понаслышке. В Самарском архиве хранится анкета, заполненная им при партийной перерегистрации в 1920 году. На вопрос о деятельности после свержения самодержавия он отвечает: «Сотрудник, а затем секретарь «Приволжской правды», председатель Мелекесского укома партии и контролер Мелекесского ЧК». Обнаруживший эту анкету историк Ф. Г. Попов пишет: «В бытность Н. И. Кочкурова председателем Мелекесского укома и редактором уездной газеты «Знамя коммунизма» он на страницах газеты резко выступил против безобразий и беззаконий, которые совершали проникшие в ЧК авантюристы… Губком постановил направить в Мелекесс следственную комиссию… Губком постановил отдать под суд весь состав Мелекесской Чрезвычайной комиссии, а Кочкурову предоставил права представителя губкома в ЧК с функциями контролера».

В 1936 г. Артем Веселый подготовил к печати два рассказа, напрямую связанных темой и общим героем – Иваном Чернояровым – с «Россией, кровью умытой». В машинописных текстах они даны под общим заголовком «Два маленьких рассказа». Первый из них, «Степь да степь кругом…», был в том же году напечатан в газете «Легкая индустрия», второй, «Андрей Порохня», опубликован в 1988 г. в № 5 журнала «Новый мир». АНДРЕЙ ПОРОХНЯ

В хате за облепленным жужжащими мухами столом, в кругу своих верных друзей сидел Иван Чернояров. Ворот его гимнастерки был расстегнут, костлявые завалившиеся ключицы обнажены. На маслянистом от пота, землистом лице его лежала печать суровой замкнутости.

Обедали.

Вдруг в полутемных сенцах послышался какой-то шум, потом, вполголоса, яростная ругань, грохот опрокинутой скамейки с пустыми ведрами, и в хату, шипя и отбиваясь палкой от вестового Миколы Пидопригоры, впятился дюжий парубок.

– Что за война? – крикнул из-за стола Юхим Закора. – Кто такой?

– А нечиста сила его знает, что он за человек, – дребезжащим от обиды голосом затараторил Пидопригора. – Прет себе, як видмедь, напролом. «Мне, каже, до Чернояра», да и все. Уж я ему, Иван Михайлович, всякие резоны приводил. – Он крутнулся к парубку и гаркнул: – А ну, бисова душа, гайда до коменданта. Я там тебя расшифрую.

– Погоди, Микола, – остановил Юхим Закора вестового и, не сводя глаз с незнакомца, опять спросил: – Кто таков?

– Андрей Порохня.

– Чьих родов, каких городов?

– С Мелитопольщины.

– Ну, какое же у тебя дело?

– А ты сам кто такой, шо меня допрашиваешь?

– Я? – Юхим оглянулся на своих. – Я эскадронный Юхим Закора.

– А мне треба Чернояр.

Захохотал Озеров, захохотал Шалим, захохотал Бурульбаш. Тень улыбки скользнула и по лицу Ивана.

– Я – Чернояров, – сказал он, – говори скорее, чего тебе надо, и проваливай.

Незнакомец стоял у порога в вольной позе. Измазанные дегтем и лопнувшие по швам офицерские зеленые галифе его были забраны в шерстяные чулки. На ногах тяжелые чёботы, из коротких рукавов вылинявшей рубахи торчали здоровенные, в золотистой шерсти, ручищи.

– Хочу, товарищ Чернояр, послужить в твоем полку, – тяжко, со скрипом выговорил наконец он.

– А где ты до сего дня блукал?

– Да служил.

– Где служил?

– Да в банде у батьки Махна три месяца гулял.

– Ну?

– Ну, сбежал.

– А что?

– Не по душе… Где чего награблють – все в свое село везут и там делят. Я совсем не из ихнего уезда.

– Где еще служил?

– В банде у Зеленого служил.