Из штаба идет к нам генерал Абрамов. В эту ночь он много думал, именно о нас. Один внутренний голос говорил ему, что такие части, как лейб-гвардии Казачий, Атаманский и Кубанский дивизионы, должны оставаться на Лемносе и могут грузиться лишь тогда, как все остальные полки будут вывезены с острова. Ведь этими дивизионами сохранялась и поддерживалась дисциплина и бодрый дух среди прочих строевых частей. Но другой голос подсказывал генералу Абрамову, что именно эти еще здоровые осколки Русской Армии надо вывозить в первую очередь, чтобы сохранить их и больше не подвергать различным случайностям и соблазнам. У генерала Абрамова очень утомленный вид: ночью он решил отправить в Сербию нас.

Тут же служили напутственный молебен. После него генерал обратился к казакам. Он благодарил их всех за службу и воинский дух, сохраненный в необыкновенно тяжелых материальных и моральных условиях жизни на Лемносе. Генерал желал казакам счастливого пути и завещал им хранить в далекой Сербии и нести еще выше и выше имя лейб-гвардии Казачьего Его Величества полка. Казаки с большим вниманием слушали своего командира корпуса, а когда генерал Абрамов кончил, в ответ ему грянуло «Ура!». В нем вылились вся горечь наболевшего русского сердца, радость большой моральной победы и признательность Главнокомандующему.

Нам – офицерам, окружившим его, генерал Абрамов не мог сказать ничего особенного и только добавил: «Помните, господа, что историю полка творят его офицеры». Командир корпуса, обычно столь сухой и молчаливый, был заметно растроган, и мы все тоже. Нам, правда, тяжело было оставить на Лемносе генерала Абрамова, ему после нашего отъезда становилось почти невозможно опереться с уверенностью на кого-либо, кроме Атаманского и Кубанского военных училищ.

К двум часам дня погрузка дивизиона была закончена. Лейб-гвардии Казачий и Атаманский дивизионы размещены на корме парохода. Оттуда хорошо видна на выступе скалы фигура одиноко сидящего генерала Абрамова. Он наблюдает за пристанью, где бегают, суетятся отъезжающие казаки и непринужденно разгуливают французские офицеры перед цепью своих чернокожих стрелков. Генерал Абрамов здесь с раннего утра. Он лично руководит погрузкой наших частей. И вот командир корпуса садится в автомобиль и отъезжает. Он долго смотрит назад и машет нам рукой, пока автомобиль не скрывается за скалой в облаке пыли.

В 7 часов вечера генерал Абрамов прибывает на пароход. Он осматривает размещение частей и потом, под звуки хора трубачей Кубанского Гвардейского дивизиона и всеобщее несмолкающее «Ура!», отбывает к берегу на катере. Смотрю на часы: 7 часов 43 минуты вечера. Начинает работать винт парохода… Прощай, Лемнос!

Э. Гиацинтов204

Крымская эвакуация и остров Лемнос205

Когда было объявлено, что мы должны садиться на суда, чтоб ехать неизвестно куда, мы грузились в Феодосии – это наша Кубанская запасная батарея. Нужно отдать должное, что при генерале Врангеле эвакуация, много более сложная, чем была из Новороссийска, прошла в безупречном порядке. Правда, все суда были ужасно переполнены, и наш, например, «Владимир» (это торговое судно, на которое я погрузился) был настолько неустойчив (груза никакого не было – одни только люди), что его, несмотря на тихую погоду, перекашивало справа налево. И чтобы не перевернуться совершенно, капитан этого парохода кричал: «Все на левый борт» или «Все на правый борт». Какой-то старый полковник при мне закричал ему: «Да что он у вас, картонный, что ли?!»

Так или иначе, 1 ноября 1920 года мы тронулись в полной неизвестности в открытое море, не зная, куда идти и кто и где нас примет. Итак, 1 ноября в последний раз в своей жизни я видел берега России.

* * *

После восьми дней нашего плавания в направлении Константинополя, уже подняв французские флаги на судах, мы прибыли в Константинополь. Пароходы наши все были тотчас же окружены шлюпками, в которых находились спекулянты всех наций. Опускали по веревке, например, обручальное золотое кольцо, и взамен этого лодочник поднимал на пароход простую булку. Это шел совершенно откровенный и ничем не прикрытый грабеж изголодавшихся людей, измученных отступлением и плаванием по морю.

В Константинополе наш пароход (я думаю, и другие тоже) сгрузил гражданских беженцев и желающих военнослужащих, которые уходили из армии для того, чтобы соединиться со своими семьями, уже находившимися за границей. Таких было довольно много, и на пароходе «Владимир», на котором я был, стало просторно. И немножко стало сытнее. Нам доставляли продукты французы.

Простояв в Константинополе около восьми дней, мы двинулись дальше и вышли в Средиземное море. Кутеповский корпус был высажен на полуострове Галлиполи, а нас, так как я в это время был в Кубанской казачьей батарее, повезли на остров Лемнос. Это каменный остров, весьма малонаселенный: голые скалы, берег моря – и это все, что можно было там видеть.

Высадили нас вечером, дали свернутые палатки, и мы кое-как на камнях расставили эти палатки и провели первую ночь. Дальше мы жили там и питались необычайно скудным пайком, который нам выдавали французы. Выдавали на палатку (восемь человек офицеров или солдат) одну банку сгущенного сладкого молока (так что приходилось приблизительно по одной ложке на брата), очень незначительное количество мясных консервов, фасоль, чечевицу или что-нибудь в этом роде и немного хлеба. Приходилось заниматься распределением этих скудных продуктов так, чтобы никого не обидеть. Обычно один из нас раскладывал по кучкам мясо, фасоль или чечевицу, кусок хлеба и так далее и потом, накладывая руки по очереди, спрашивал: «Кому?» (значит – кому эта порция будет принадлежать). Сидящий спиной к этому говорил: «Такому-то, такому-то…» – и прочее, и таким образом распределялись эти скудные продукты.

Ужасный ветер на скалистых берегах Лемноса – это было сущее наказание. Ничем не защищенные, жилья почти никакого не было даже в окрестностях. Для того чтобы попасть в жилую часть Лемноса, надо было переходить вброд по мелкому заливу моря на другой берег. Охраняли нас французские войска – главным образом негры-сенегальцы. Это очень добродушный и, по-моему, хороший народ, они никаких препятствий нам не чинили. Но ходить в жилые места не имело смысла, потому что у нас не было никаких денег и нечего было обменивать – вещей никаких не было. Но все-таки обменяли (у кого сохранились!) часы, некоторые обменяли золотые ордена и все, что осталось.

Скука невыразимая! Читать было нечего.

В скором времени я заболел воспалением легких и попал в палаточный госпиталь. Довольно быстро я стал поправляться – лечили хорошо. Помню приезд в лазарет генерала Врангеля. Он, как всегда, был одет в черкеску и старался внушить нам бодрость и спокойствие. Но я