— Ты по-собачьи дьявольски красив… — весело замурлыкал Кузьмич.

Собака, увидев родной двор, обрадованно гавкнула. Кузьмич тоже широко, по-молодому, не сдерживая шага, спускался со взгорья. Кепка-восьмиклинка его была сбита на затылок, взгляд, устремленный вдаль, мягок и ясен.

Давно ли дали те были белым-белы, и казалось, что до августа, до этой отогревающей душу теплыни не дотянуть. Эх, хорошо все-таки ходить по земле в августе месяце!..

«ВЕРНИ МНЕ СЫНА…»

Григорий Мишулин сквозь дрему услышал название станции, где надо было сходить с электрички. Разомлевшим в вагонной духоте телом он ощутил твердый уголок прижатого к стене чемоданчика, тихо, воровато огляделся.

Места рядом с ним пустовали, а напротив, уткнувшись в раскрытую книгу, сидела девушка, должно быть, студентка.

Григорий облегченно хмыкнул: мог ведь по-настоящему выспаться и ничего бы не случилось. В чемоданчике его, кроме сменного белья и копченой рыбы, лежали двенадцать тысяч рублей — все теперешнее состояние Григория. С этими деньгами он ехал в неизвестный текстильный поселок к бывшей жене Катюхе, чтобы выкупить сына.

Этой весной, вернувшись из очередного рейса в Атлантику, где ловил ставриду, Григорий не обнаружил среди встречающих жену с годовалым сыном Димкой. В сильном расстройстве он помчался на такси домой, вошел в квартиру и обомлел, найдя ее пустой и разоренной. Письмом, оставленным на подоконнике, Катюха извещала о своем решении продать домашнее имущество и уехать поближе к родным местам, потому как здешний северный климат ей вреден. Однако соседка сказала насчет ее отъезда совсем другое. Недели две спустя после того, как Григорий ушел в море, у Катюхи появился знакомый, командированный мастер по холодильным установкам. Он-то и увез семью Григория.

В тралфлотовской бухгалтерии к прочим бумагам, имевшим отношение к личности Григория Мишулина, был уже приколот исполнительный лист. Григорий списал с него адрес поселка, куда надлежало посылать алименты.

Дней десять он пил горькую, шастал по ресторанам и страшно оброс; пил без друзей, в одиночку, засиживаясь за столом допоздна, скрипом зубов пугая официанток. Потом разом отрезвел, будто пробудился от угарного сна. Написал Катюхе первое письмо:

«…Живи, как хочешь, с кем хочешь, только будь человеком, верни мне сына».

И так — словами «…верни мне сына» — заканчивались все остальные письма Григория. За три месяца, заметно состаривших Григория, их ушло в дальний поселок десятка два.

Катюха же ответила одним-единственным: просила не считать ее дурой и сына не домогаться, так как, дескать, знает, где собака зарыта. Слышать она не хочет об отцовской тоске по сыну, и нечего ему, Григорию, засорять ей мозги рассуждениями о сложностях переживаний, когда все объясняется просто: норовит человек уклониться от алиментов, хотя и получает бешеные деньги.

Упоминание о деньгах и навело Григория на мысль подсобрать как можно большую сумму, чтобы отдать Катюхе вперед, а сына потребовать.

Письма писать Григорий перестал.

В недолгий срок продал кооперативную квартиру, гараж для не купленной еще машины — тоже кооперативный. Снял со сберкнижки последние. Перед тем как купить билет на самолет, сходил в банк, обменял кучу денег на аккуратные нераспечатанные пачки с сотенными…

Электричка остановилась, скрипнула дверь вагона, выпустив Григория на перрон. Узнав у прохожего, что предстоит добираться дальше автобусом, он зашел в парикмахерскую, где его побрили и постригли. В станционном туалете Григорий переоделся в чистую белую рубаху — к сыну, хоть ему всего полтора годика, хотелось явиться в приличном обличье. С тем же умыслом, несмотря на жару, надел он поверх рубахи черную тужурку с нашивками матроса второго класса.

До отправки автобуса он еще постоял в очереди за квасом, выпил подряд две кружки и почувствовал себя совсем хорошо.

Скоро автобус выехал на прямую, синеватую в дымчатой знойной мгле асфальтовую дорогу.

Показалась первая в здешних местах деревенька, и Григорий с любопытством посмотрел в окно. Дремные, сморенные солнцем избы стояли, прижимаясь к молодому густому ельнику. В небольшом тесном прудике, сверкая голыми задами, барахталась детвора.

О такой деревне, только не возле шумной дороги, а где-нибудь в глухомани, мечтал иногда Григорий, наслушавшись Катюхиных рассказов про вольготную сельскую житуху. Возможно, потому она, Катюха, не устояла перед тем мужиком, что посулил он ей приволье и собственное хозяйство. И вправду, счастливой она в городе не была, а если учесть тот факт, что Григорий пропадал в морях по шесть месяцев без вести, — понять ее и даже простить можно.

Григорий загодя утихомиривал себя, чтобы потом, оказавшись в чужом доме, не учинить скандала.

Успокаивала еще Григория земля. Простершаяся вокруг, она удивляла то загадочностью далекого стушеванного сизым дымком леса, то приманивающим блеском речушки. Манили Григория белоствольные березы на суходолах, разбегавшиеся по полям светлые тропинки.

И все же умиротворение его мгновенно отлетело прочь, когда автобус проехал мимо щита с названием поселка. Пологий холм оборвался, и взору открылись обступившие огромный пруд каменные и деревянные дома.

Автобус миновал сельмаг, чайную, остановился на пятачке перед новеньким автовокзалом.

Взбудораженный прибытием в поселок, уже полгода не дававший покоя ни днем, ни ночью, Григорий нетерпеливо сунулся в окошко билетной кассы.

— Как найти улицу Овражную, красавица? — спросил он.

— Здесь не справочное бюро, дяденька, — отрезала девушка.

Настроение окончательно испортилось. Григорий зашагал к мужикам, толпившимся у продуктового магазина, вспомнил вдруг, что в дорожной сутолоке не успел купить сыну никакого гостинца. Привлекая внимание своей форменной тужуркой, протолкался в магазин, наткнулся на очередишку. Стояли, кажется, за сахарным песком. Григорий притиснулся к прилавку, обвыкаясь с полутьмой, долго смотрел, чего бы взять.

Неожиданно ощутил чье-то прикосновение. Повернув голову, Григорий на мгновение почувствовал, как мутнеет рассудок, а на глаза наплывает мгла. Возле него стояла готовая удариться в рев Катюха.

— Чего это ты, Гриш? — испуганно, плаксиво сказала она, сдерживая голос. — Чего надумал?

— Тихо, Катюша, тихо… — вымолвил Григорий. — Не бойся, я на сына поглядеть приехал, душа, понимаешь, засохла…

Григорий справился с собой, пристальнее посмотрел на Катюху, которая, недоверчиво сощурясь, замерла в ожидании чего-то.

— Очередь моя подходит, — стесняясь его взгляда, проговорила Катюха. — Песок разбирают. Малинка поспела. Может, что купить зашел?

— Гостинцев хотел… В дороге-то знаешь как… Возьми-ка вот, — он достал деньги, протянул Катюхе. — Вон ту коробку. Видишь. «Мишки в сосновом бору». Набор шоколадный. И бутылку коньяку.

— Чтой-то теперь будет? — съежилась Катюха. — Ты к нам хочешь идти?

— А чего мне таиться? Хотя… — Он опять вопрошающе пытливо поглядел на Катюху. — Гостиница у вас есть?.

— Имеется. Правда, маленькая.

— Можешь тайком привести Димку, если коханого боишься… — сказал Григорий с нарочитой веселой улыбкой.

— Все равно узнает.