Ее Иносенсия стремительно прошла, почти пробежала сумрачным коридором, отперла дверь в зал Оленя и, дрожа как в лихорадке, принялась зажигать свечи. Вскоре зал был залит светом, и тут силы оставили женщину. Кое-как на заплетающихся ногах она добралась до кресла и рухнула в него. Пламя свечей превратилось в рой маленьких огненных мотыльков, закружившихся в странном танце, раздался звон, словно от разбившейся хрустальной чаши, в лицо пахнуло осенней дымной горечью. Сола стояла на узкой тропке, вьющейся среди полуоблетевших кустов барбариса, усыпанных гроздьями ягод, светящихся рубиновым светом. Рубины? В Тагэре? Откуда?

Ветер пошевелил ветви. Ей на щеку упала водяная капля, потом другая, третья. Дождь? Или просто роса? Но надо спешить, у нее очень мало времени… Очень! Сола торопливо пошла вперед, уже зная, что тропа выведет к подвесному мосту без перил через глубокую и быструю, хоть и узкую Арту. Она всегда боялась этого места, а Шарло над ней смеялся, а однажды взял да и перенес на руках через качающийся мостик. Она зажмурила глаза от страха, а герцог не придумал ничего лучше, чем приняться ее целовать, остановившись над самой стремниной. Святая Циала, неужели он ждет ее у переправы?! Только не там. Ну, пожалуйста, не там!

Сола пробежала мимо зарослей лещины, в которых таился шалаш, где они не раз любили друг друга. Вот и старая рябина с обломанной верхушкой. Святая Циала, сколько же на ней ягод! И какие они странные. Рябиновые гроздья всегда отливают добрым золотом, а эти – нет. Эти словно вино из черного винограда или атэвские рубины… И дрожащий от страха и боли осинник горит на солнце тревожным рубиновым светом… Какое все красное! Вот и берег. Сжатое поле, затянутый дымкой лес на горизонте, сгоревшая сосна у переправы. Мост совсем сгнил, наверное, по нему никто не ходит, да и кому ходить, если Шарля давно нет ни в Эльте, нигде. Но ведь она идет к нему!

«Сола!» Герцог махал ей с той стороны. Он был в доспехах, словно перед боем, только без шлема, и ветер играл золотистыми волосами. Рядом нетерпеливо рыл копытами землю Пепел. Значит, конь тоже жив, а Мулан сказал, что Шарло дрался пешим… При чем тут Мулан, все это было страшным сном, но теперь она проснулась. Он протянул к ней руки, но не двинулся с места.

– Сола!

Да, конечно, он в тяжелых доспехах не может ступить на разваливающиеся доски, связанные перепревшей веревкой. Она легче. Она может пройти. Поток внизу глухо шумел, возникали и исчезали водовороты, ослепительно блестела белая пена на казавшейся черной воде. Черной? Или темно-темно красной? Шарль стоял на том берегу и смотрел на нее. И она решилась. Доска предательски скрипнула, но она, дрожа от страха, перепрыгнула на следующую. Шаг, второй, третий, четвертый… Мост раскачивался и скрипел, словно жалуясь на свою несчастную долю и предупреждая, что, если разорвется веревка, он не виноват. Страх буквально душил ее, она чувствовала его ледяные пальцы на горле, на висках… Анастазия знала, что ни в коем случае нельзя смотреть вниз, на несущуюся воду, только вперед и вверх, но облака отчего-то начали отливать красным.

– Брось это, – крик Шарля вырвал ее из рубинового марева, – брось и беги! Скорее!

– Бросить? Что бросить?! – Она покачнулась, выпрямилась, что-то тяжелое и холодное сжало ее руку. Браслет! Бросить его?

– Бросай их, – в голосе Шарля звенело отчаянье, – бросай…

Она остановилась, лихорадочно срывая драгоценности. Первым полетел в багровую воду браслет, затем диадема, серьги… Сола лихорадочно расстегивала ожерелье, но замок не поддавался. Ноги ее словно приросли к качающемуся мосту. Как же он дрожит! В застежке запутались волосы, она рвала их, на глазах выступали слезы. Не получается! Мост трясся, как загнанная лошадь. Не в силах сделать даже шага, Сола с тоской глянула на тот берег. Лес и дальние стога скрылись в вечернем тумане. Пепел уже не бил копытами, а стоял, понурив голову, и в боку у него торчал арбалетный болт. Темная кровь ручьем стекала по лоснящейся шерсти, но жеребец, казалось, этого не замечал. Доспехи Шарля тоже были иссечены и залиты кровью, но чужой, уж это она знала точно. У его ног валялись чьи-то тела, но он смотрел не на них, а на нее, смотрел с ужасом и отчаяньем, близкий и невозможно далекий, как отражение звезды в озере.

– Сола, – его голос дрогнул, – зачем?! Ну зачем?!

Она не поняла, пытаясь поймать его взгляд, но он смотрел не на нее, а на что-то за ее спиной, любимое лицо, и без того бледное и измученное, стало еще бледнее. Что же там такое?

– Во имя Эрасти, не оглядывайся! Скорее! Ну, скорее же!

Но ее ноги словно приросли к месту. Она не видела, что там, сзади, но чувствовала спиной, как оно приближается. Она все-таки оглянулась и столкнулась взглядом с Леокадией. Сестра в одной лишь холщовой рубашке стояла в шаге от нее.

– Пусти меня, – раздраженно бросила Леокадия, – я спешу.

Пустить ее к Шарлю? Чтобы он все узнал? Да и как она может это сделать? Разойтись невозможно.

– Уходи, – прошипела Сола, с ненавистью глядя на циалианку, – уходи, или я…

– Что ты? – засмеялась та. – Ты не посмеешь убить меня еще раз!

Сама не понимая, что делает, Сола изо всей силы толкнула женщину в грудь, та зашаталась, хватая скрюченными пальцами воздух, и исчезла.

– Сола! – Голос Шарля, донесшийся словно издалека, вернул ее к действительности. – Скорее! Ради всего святого.

Он уже сидел в седле. Святая Циала! Как же Пепел понесет их двоих, он же ранен?! Туман уже почти затопил луг, оставив свободной лишь узкую полоску у ревущей воды. Герцог из последних сил сдерживал перепуганного коня.

– Сола! Умоляю!

Мост содрогнулся. Леокадия все же умудрилась зацепиться за него одной рукой и теперь висела над бездной, не в силах подняться. Ее судорожные усилия все сильнее расшатывали и без того истлевшее сооружение, а на том берегу за агонией с усмешкой следили Генриетта и полуобнаженная Виргиния, обнимающая Лионэля Дорже.

– Девочка моя! Тебе пора возвращаться!

Из клубов тумана появилась невысокая плотная фигура. Отчего-то Агриппина была в синем бархатном платье, том самом, что было на герцогине Тагэре в тот день, когда Шарль пришел к Соле в первый раз. Толстуха легкой, почти танцующей походкой ступила на мост. Она шла совершенно уверенно, словно он был сложен из каменных глыб.

– Девочка моя, ты мне нужна!

– Сола! Сола!!!

Генриетта, Лионэль, Леокадия, Мария… Лица, то смеющиеся, то искаженные смертной мукой, сведенные судорогой руки, крики, красная вода внизу, туман, тянущий щупальца к золотоволосому всаднику, все еще ждущему ее…

– Святая равноапостольная Циала, ну помоги же мне! «За мойрэ дека не каллон гобъердо…»

Нежное прекрасное лицо, окруженное алым сияньем. Величие, красота и сила. И нет больше жалкого качающегося мостка, страшных фигур на дальнем берегу, клокочущей бездны под ногами…

– Сола! Сола…

Затихающий топот копыт… Кто-то ее звал? Нет, показалось.