— Миссис Уинден, — позвал он тихо.

Темноволосая женщина посмотрела на него, еще раз наклонилась над своей дочерью и затем медленно и, как мне показалось, явно нерешительно подошла к нам. Она снова выглядела уравновешенной, и лишь в ее глазах по-прежнему можно было заметить отчаяние и страх.

— Как дела у вашей дочери?

— Она… спит, — ответила миссис Уинден. — Температура спала. Она… она снова будет полностью здоровой?

Пока миссис Уинден говорила, ее взгляд перемещался с Говарда на меня и обратно. Я заметил, что ей было трудно надолго задерживать взгляд на белой пряди волос над моей правой бровью.

— Да, — ответил Говард, не обращая внимания на выразительный взгляд Сина. — Но ей сейчас нужен хороший уход и самые лучшие лекарства из всех, какие только есть.

Он улыбнулся и достал из своего кармана пачку банкнот. Тщательно отсчитав четыре двадцатифунтовые бумажки, он положил их на стол, тут же быстрым решительным жестом остановив миссис Уинден, хотевшую было что-то возразить.

— Возьмите эти деньги, — безапелляционным тоном сказал Говард, — и потратьте их на врача. А на то, что останется, купите хорошей еды и, возможно, теплую одежду для Сэлли. Она ей теперь понадобится.

Миссис Уинден в течение некоторого времени смотрела на Говарда недоверчиво и растерянно, так обычно и бывает в подобных ситуациях. Но при этом она несколько раз бросила взгляд и на меня.

Я почувствовал, что она боится. Это было странно: мы с Говардом, по всей видимости, спасли жизнь ее дочери, но взгляд этой женщины сейчас не выражал ничего, кроме страха.

— Нам нужно идти, — неожиданно сказал Говард. — Возьмите эти деньги и заплатите ими за услуги врача, миссис Уинден.

Женщина нерешительно протянула руку к деньгам, но так и не дотронулась до них, а в самый последний момент испуганно отдернула руку назад.

— Почему… почему вы это делаете? — спросила она.

Говард улыбнулся.

— Потому что мне жаль вашу дочь, миссис Уинден, — ответил он. — А еще потому, что я всегда охотно помогаю людям, когда у меня есть такая возможность, — он вдруг стал серьезным. — И еще кое-что. У меня к вам просьба.

— Просите все, что хотите, — сказала миссис Уинден. — Я сделаю все, что…

Говард перебил ее, нетерпеливо покачав головой:

— Послушайте меня. Я всего лишь хочу, чтобы вы мне пообещали, что никому не скажете ни единого слова о том, что здесь произошло. Никому. Даже врачу. Обещаете мне это?

Она снова стала растерянно переводить взгляд с меня на Говарда. Затем, явно колеблясь и словно пересиливая себя, кивнула.

— Я… обещаю это, — сказала она, запинаясь. — Главное — чтобы Сэлли выздоровела. Она ведь выздоровеет, да?

— Выздоровеет, — кивнул Говард. — Но ей понадобится ваша помощь. Вы работаете?

Она кивнула.

— Тогда возьмите отпуск на неделю, — сказал Говард решительным тоном. — Мы будем поддерживать связь с Сином. Если вам еще понадобятся деньги, дайте мне знать. Вам ни в коем случае не следует оставлять Сэлли одну. Даже на секунду.

Слова Говарда совершенно озадачили мать Сэлли, хотя она, похоже, поняла, что Говард говорит очень серьезно, а потому ничего не сказала.

— Хорошо, — в конце концов сказал Говард. — Сейчас нам нужно уходить, но я позабочусь о том, чтобы врач пришел к вам еще сегодня. Вы знаете, где он живет, Син?

Син кивнул. Говард показал жестом на спящую девушку.

— Тогда сходите и приведите врача, Син. А мы с Рольфом и Робертом вернемся на судно.

— Я вас провожу, — сказал Син.

Говард хотел было возразить, но Син не дал ему раскрыть рта.

— Этот район небезопасный, — сказал он. — Будет лучше, если я пойду с вами, уж поверьте мне. Да и врач живет недалеко от гавани. Так что мне не придется делать большой крюк.

Говард согласился.

— Мне все равно, — сказал он. — Но обещайте мне, что позаботитесь о том, чтобы врач пришел еще сегодня.

— Я приволоку его сюда силой, если он откажется идти по доброй воле, — пообещал Син.

— Тогда пойдемте, — сказал Говард. — Мы и так потеряли много времени.

Мы попрощались с миссис Уинден и удалились, причем так быстро, что это походило на бегство.

Когда мы вышли из дома, на улице стало еще темнее. Нигде не было видно ни единого огонька, и даже луна и звезды скрылись за плотной завесой туч, из которой на землю сеялся мелкий дождь. Было холодно, даже очень, и единственным звуком, который мы слышали, было завывание ветра.

Говард поднял воротник, натянул шляпу на лоб и отвернул лицо, пряча его от дождя. Син молча указал рукой в том направлении, откуда мы сюда пришли, и зашагал по улице. Нахохлившись и согнувшись от ветра, я последовал за ним. Рольф плелся в арьергарде.

Хотя Син шел в каких-нибудь трех шагах впереди меня, я его почти не видел. Было так темно, что мы скорее догадывались о существовании домов по сторонам улицы, чем видели их, а нашему пути, похоже, не было ни конца, ни края. Когда мы шли сюда, дорога показалась мне длинной; теперь же она представлялась мне просто бесконечной. У меня возникло ощущение, что нам пришлось идти несколько часов, прежде чем мы наконец-таки добрались до гавани и увидели свое судно.

Говард остановился и повернулся к Сину.

— Спасибо, что проводили, — сказал он. — Дальше мы пойдем сами. Вы лучше отправляйтесь за врачом. А еще позаботьтесь о миссис Уинден и ее дочери.

Я увидел, как Говард достал что-то из кармана и дал Сину — быть может, деньги. Син поблагодарил его кивком головы, повернулся и молча исчез в ночи. Рольф, сощурившись, посмотрел ему вслед. Я не видел лица Рольфа, но почувствовал, что он все еще не доверял этому широкоплечему гиганту. Причем еще больше, чем раньше.

Мы пошли дальше, все ускоряя шаг, стараясь как можно быстрее преодолеть оставшиеся до нашего судна несколько сот метров. Море стало довольно бурным, превратившись из плоского сероватого зеркала в колышущийся пенный ковер, то и дело вздымавший нашу маленькую посудину, прижимая ее к причалу. Доски палубы были влажными и скользкими, а когда я, пригнувшись, заходил в низкую дверь каюты, в судно ударила особенно большая волна, причем так сильно, что я чуть было не слетел кубарем по ступенькам.

Когда я, пошатываясь, спустился по лестнице, Говард уже зажег штормовой фонарь. Он молча стоял, все еще в пальто и шляпе, мокрый от дождя и удивительно бледный в красноватом мерцающем свете фонаря. Когда он, вздохнув, обернулся, мне показалось, что на его лице мелькнуло выражение безысходности. Но, как только Говард заметил, что он не один, он тотчас же попытался придать своему лицу более беззаботное выражение.

Я не стал подходить к нему, а направился прямо к своей койке, стянул с себя насквозь промокшее пальто, затем снял туфли и куртку и стащил с койки одеяло, чтобы им обернуться. Говард бросил мне полотенце, зажег сигару и некоторое время молча наблюдал, как я окоченевшими от холода пальцами пытаюсь выжать воду из своей шевелюры. В каюте было очень холодно: при выдохе у меня возле лица образовывался парок, а в кончиках пальцев на руках и ногах чувствовалось болезненное покалывание.