— Ах, Кейт, — улыбнулся я, — нас оставили одних, полагая, что мы начнем нежничать и миловаться.

Забавно то, что нам вовсе не хотелось уподобляться пылким влюбленным.

— Как же они будут разочарованы, — заметил я, похлопав рукой по плетенке, — когда мы вернемся с полными корзинками!

Она с улыбкой — правда, печальной — взглянула на меня. Словно хотела сказать: «Какая жалость».

Все вокруг нас буйно цвело и плодоносило, вилась и стелилась молодая поросль, зрели семена, наливались спелостью ягоды. А мы на лоне природы, безудержно щедрой и изобильной, хранили сдержанность и целомудрие.

Ведь для меня-то наступил иной сезон — пора поздней осени. Облетит листва, увянут травы, похолодает, и здешние луга и леса уподобятся старику королю… Совпадут наши календари, мы обретем единство…

А пока я, господин Ноябрь, нежданный гость, заезжий чужестранец, беззаконно и оскорбительно вторгся во владения госпожи Июнь.

Мы быстро отыскали кустики земляники среди сорных трав и дикой душистой руты. Трудоемкий сбор ягод никогда не относился к числу моих любимых занятий. А нынче мне было так тяжело наклоняться, что пришлось опуститься на колени, но от нагрузки начала дрожать больная нога. Меня тревожило, что давление на нее опять разбудит гнойную болячку. Я покрутился и кое-как уселся поудобнее.

Землянику мы собирали в молчании. Честно говоря, в полусогнутом положении у меня попросту не было сил на разговоры. Солнце нещадно палило над моей головой, и я быстро взмок от жары, но — последняя дань тщеславию! — не снимал шляпу, не желая выставлять на обозрение разросшуюся плешь.

Лоб мой покрылся обильным потом, он сливался в ручейки, сбегавшие по складкам и морщинам моей кожи. Алая земляника мерцающими звездочками поблескивала и расплывалась перед глазами. Потом мир закружился, и я упал, зарывшись в траву лицом. В нос мне бросился сладкий земляничный аромат, и напоследок я почувствовал, как щека стала влажной от сока раздавленных ягод.

* * *

Открыв глаза, я увидел над собой встревоженные глаза Кейт. Голова моя покоилась на ее коленях. Леди Парр обмахивала меня моей же шляпой. Так… значит, Кейт увидела мою лысину! О, какой позор!

— Солнце жарит слишком сильно, у меня закружилась голова, — пробормотал я.

Какое унижение, смертельное унижение! Мне стало еще хуже оттого, что моя невеста видит меня без всяких прикрас. Теперь я не смогу жениться на ней. Зачем нужна супруга, которая свысока смотрит на слабости мужа, считая себя лучше его? Я беспомощно лежал перед ней, раскинув руки и ноги в стороны, как распластанная лягушка.

Мне удалось сесть, я отобрал у леди Латимер шляпу и нахлобучил ее на макушку. Я должен уйти отсюда, уйти от нее, от такой постыдной близости. Я стиснул зубы и поднялся, оттолкнув заботливо протянутую руку. Мадам просто смеется надо мной!

— Вы такой же, как Эдуард, — совершенно спокойно сказала она. — Он тоже легко перегревается на солнце. Должно быть, это присуще всем Тюдорам, и по той же причине не любит бывать на солнце леди Елизавета. Хотя, насколько я знаю, она гордится своей белой кожей.

Я испытал облегчение. Моя гордость спасена. Но нет, это невозможно…

— Кейт, — забормотал я, — вы увидели то, что я хотел скрыть от вас. Я уже не тот, каким был раньше. По правде говоря, прежде солнце никогда не вызывало у меня дурноты. Нога у меня иногда воспаляется, отказываясь служить в полную силу. С недавних пор у меня трудности с мочевым пузырем… Жуткие головные боли ослабляют и изнуряют меня… Мне порой являются фантомы, которые говорят со мной, прячутся по углам, с воплями убегают по коридорам. Увы, перед вами старый и больной человек.

Ну вот я во всем и признался. Теперь я могу отпустить ее, отказаться от нашей помолвки. Кейт, я уверен, никому не расскажет о случившемся сегодня.

— Ну и что же, — заявила она, явно не собираясь ни в чем оправдываться. — Я дала согласие на наш брак, ваша милость, вполне понимая ваше положение.

— То есть из жалости?

Больше всего на свете я ненавидел, когда меня жалели. Жалость унижала меня и казалась высшим оскорблением. Тот, кто жалеет другого, всегда смотрит на него с превосходством. Сочувствие спускается с высот, разделяя участь страдальца, но жалость сродни презрению. Она бессмысленна и бездеятельна, она оказывает мерзкое и пагубное влияние. Нет, я не потерплю ее. Я готов выцарапать глаза и плюнуть в лицо всякому, кто посмотрит на меня с жалостью.

— Нет, ваша милость.

Ложь!

— Почему же тогда?

— Потому… потому что я испытываю к вам искреннюю привязанность, — сказала она, — нежные и дружеские чувства… Телесные недостатки для настоящей дружбы не имеют значения. Только Эрота волнуют плотские удовольствия; хотя даже эротическая любовь стремится к обладанию и душой, и телом. Лишь вожделение порождается физическими прелестями.

— Разве можно из привязанности выходить замуж? — проворчал я.

Я всегда считал привязанность просто слабостью, разбавленной разновидностью чувственной любви или дружбы, а не полноправным чувством.

— У греков есть особое слово «storge», — улыбнулась Кейт, — так они называют своеобразный родственный вид любви в ее подлинном значении. Она подразумевает безмятежное сердечное спокойствие, радость от совместного бытия. Это самый смиренный вид любви, он не претендует на проявления пылких страстей. И благодаря ему наша жизнь обретает надежное и долговечное счастье. Разве это не достойная причина для брака?

Ее быстрые и четкие ответы удивили меня. Очевидно, она раньше задумывалась об этом.

— И вы действительно испытываете ко мне сердечную привязанность, Кейт?

— Давно. Иначе я не захотела бы… не смогла бы… стать вашей женой.

— А если бы я приказал вам, милая Кейт?

— Сердцу не прикажешь, — с улыбкой ответила она.

Меня затопила огромная нежность к ней. Я был на вершине блаженства.

Мы закончили собирать землянику, весело болтая о философских различиях между storge, amicitia, eros и caritas, — и счастливые вернулись в Вулф-холл к обеду. С тех пор я и Кейт стали считать себя супружеской парой. Вернее, мы прониклись той взаимной привязанностью, каковую должны испытывать друг к другу супруги. Именно ее плачевно не хватало в моих предыдущих союзах. За исключением, разумеется, моего брака с Джейн. Всегда за исключением Джейн…

Моим курьерам больше не приходилось ездить длинными окольными путями, и одно это уже показывало, что положение, по крайней мере на юге Англии, изменилось к лучшему. Ко дню летнего солнцестояния число жертв чумы в Лондоне резко пошло на убыль, и обыватели приписали сие чудо магии самого длинного дня в году. Ученые и медики объясняли это таинственным воздействием солнечных лучей на болезнь. Так или иначе, чума ослабила хватку, и город вновь вздохнул свободно.