— Значит, она поддерживала с ними связь?

— Да. Мы переехали во Францию, где я основал свое дело при большой поддержке моих бывших коллег из разведки. Годы шли, дети часто приезжали к нам — сюда в Париж, а летом в наш дом в Ницце. Я полюбил их как родных.

— Удивляюсь, как это отец позволил им вообще видеться с матерью, — сказал Дру.

— Мне кажется, если его что и волновало, только расходы, а я их с удовольствием брал на себя. Он снова женился, у него родилось еще трое детей от второй жены. Первые двое, дети моей жены, были скорее препятствием к браку, я так думаю, напоминали ему о священнике, нарушившем обет безбрачия и перевернувшем жизнь германского бизнесмена. Жизнь офицера вермахта... Теперь вы понимаете?

— О Боже! -прошептал Лэтем, они опять пристально посмотрели друг другу в глаза. — Вы пошли на компромисс. Он остался нацистом.

— Вот именно, только это уже не важно — он умер несколько лет назад. Но оставил наследников — подарок, с готовностью принятый этим движением. Его собственные дети и их с моей женой дети — прекрасный способ посягательства на бывшего священника, когда-то высоко ценимого французской разведкой, да и сейчас ему доверяющей. Компромисс, а я лишь шахматная фигура. Представьте себе, мистер Лэтем, ваша жизнь против жизней шестнадцати невинных мужчин, женщин и детей — пешек фактически в смертельной игре, о которой они ничего не знают. Что в вы сделали на моем месте?

— Может, то же, что и вы, — признал Дру. — Так чтоже именно вы сделали? С кем вышли на связь?

— Их всех могут убить, понимаете?

— Не убьют, если все сделать правильно, а я уж постараюсь. Никто не знает, что я здесь, это уже плюс для вас. Рассказывайте!

— Есть один человек. Противно признаться, он тоже священник, но другой ветви церкви. Лютеранин, довольно молодой, около сорока, я бы сказал, или чуть старше. Он их руководитель здесь, в Париже, основной связной с нацистской верхушкой в Бонне и Берлине. Зовут его преподобный Вильгельм Кениг, приход у него в Нейи-сюр-Сен, это единственный лютеранский храм в том районе.

— Вы встречались с ним?

— Нет, никогда. Если нужно отправить ему какие-то бумаги, я посылаю прихожанина, якобы в интересах нашей христианской общины. Или очень старого, или очень молодого — кого интересуют только франки. Я, естественно, расспрашивал их и узнал, сколько ему примерно лет и как он выглядит.

— Опишите его.

— Небольшого роста, очень спортивен, мускулист. В подвале церкви у него гимнастический зал, где полно разных приспособлений для поднятия тяжестей. Там он и принимает послания — уже без воротничка, сидит обычно на стационарном велосипеде или на тренажере — явно, чтоб скрыть маленький рост.

— Это всего лишь предположения, разумеется.

— Я работал на французскую разведку, мсье, но чтоб узнать об этом, мне их подготовка не понадобилась. Я послал к нему с пакетом набожного двенадцатилетнего парнишку, так Кениг так разволновался, что вскочил с какого-то своего тренажера, и мальчик сказал мне: «Он не выше, чем я, святой отец, но. Господи, у него сплошные мускулы!»

— Тогда его нетрудно узнать, — сказал Лэтем, допивая бренди и вставая со стула. — У Кенига есть кодовое имя?

— Да, оно известно лишь пятерым людям во всей Франции. Геракл, сын Зевса в греческой мифологии.

— Спасибо, мсье Лаволетт, я постараюсь уберечь родственников вашей жены в Германии. Но, как я уже сказал одному человеку сегодня, это все, что я могу обещать. На первом месте совсем другой человек.

— Идите с Богом, сын мой. Многие считают, я утратил привилегию так говорить, но я знаю — Он не потерял веры в меня. Иногда этот мир бывает ужасен, и всем нам надо действовать, исходя из свободы воли, которую даровал нам Господь.

— С этим сценарием у меня свои проблемы, святой отец,но я не буду вас утруждать.

— Спасибо, Гюго вернет вам оружие и проводит.

— Последняя просьба. Можно?

— Смотря какая.

— Мне нужно веревки или проволоки метра три.

— Зачем?

— Пока не знаю. Просто, думаю, пригодится.

— В армии всегда пользовались непонятными нам средствами.

— Это из-за местности, — тихо сказал Дру. — Когда не знаешь, что впереди, пытаешься просчитать возможности. А их не так уж много.

— Гюго найдет, что вам нужно. Скажите, пусть посмотрит в кладовой.

* * *

Было десять минут четвертого ночи, когда Дру добрался до лютеранского храма в Нейи-сюр-Сен. Он отпустил такси и пошел к церкви, соединенной с домом пастора короткой внутренней колоннадой. Было темно, но чистое ночное небо, освещенное яркой парижской луной, четко обрисовывало два отдельных здания. Лэтем почти двадцать минут ходил вокруг, изучая каждое окно и двери на первом этаже, сосредоточившись на жилом помещении, где обитал нацистский лидер. В церковь легко было проникнуть, а в жилище нет: оно было окутано сетью проводов, повсюду виднелись металлические стержни сигнализации.

Сирена может вспугнуть нациста, обернуться самым отрицательным предостережением. У Дру был адрес и номер прихода. Он вынул из кармана пиджака портативный телефон, выданный Витковски, а потом тонкую записную книжку. Продумал, что скажет, прочитал номер и набрал его.

— Allo, allo, — отозвался на второй звонок высокий мужской голос.

— Я буду говорить по-английски, поскольку я зонненкинд, который родился и вырос в Америке...

— Что?

— Я летал на совещание в Берлин, и мне поручили связаться с Гераклом до возвращения в Нью-Йорк. Самолет задержался из-за погоды, а то я бы уже давно связался с вами. Через три часа я лечу в Штаты Нам надо встретиться. Сейчас же!

— Берлин... «Геракл»? Ктовы?

— Не люблю повторять. Я зонненкинд, фюрер зонненкиндов в Америке, и требую к себе уважения. Я должен передать вам информацию.

— Где вы?

— В десяти метрах от вашей двери.

— Mein Gott! Мне не говорили.

— Времени не было; обычными каналами воспользоваться было нельзя, потому что вы скомпрометированы.

— Не верю!

— Поверьте, иначе я свяжусь с Берлином, даже Бонном и получу другие распоряжения, тогда Геракл лишится своего поста. Спускайтесь через тридцать секунд, или я звоню в Берлин.

— Нет! Подождите! Я иду!

Не прошло и минуты, как на верхнем этаже, а потом внизу зажегся свет. Открылась дверь, и появился преподобный Вильгельм Кениг в пижаме с накинутой поверх шалью. Дру рассматривал его, стоя в тени на лужайке. Он действительно был маленького роста, но с массивными плечами и толстыми кривыми ногами, похожий на буль-мастифа. И как у огромного бульдога его большое лицо со вздернутым носом выражало вызов, будто он готов наброситься.