Приезжая три раза в год погостить в Ривер-Парке у своего старого друга сэра Чарльза Мэдема, он приобрел привычку каждый раз, поспав немного после обеда, отправляться на прогулку. Несколько сотен ярдов через ухоженный сад приводили его сначала к озеру, располагавшемуся в низине перед домом, а потом вдоль берега он шел к фамильной часовне Мэдемов. Это была радующая глаз небольшая постройка эпохи Регентства, стоявшая в окружении рододендронов у дальней оконечности озера. Прогулка неизменно проходила одним и тем же маршрутом. Он огибал берег озера до часовни, где проводил несколько минут, стоя на коленях у металлической ограды алтаря и беззвучно молясь. А порой, поскольку его посещения владений сэра Чарльза становились редкими периодами отдохновения от насыщенной и занятой повседневной жизни, просто преклонял колени, позволяя своему сознанию расслабиться и насладиться покоем одиночества и тишины. И тогда этот солидный мужчина, которому перевалило за шестьдесят, с удовольствием и ностальгией вспоминал времена, когда приезжал сюда молодым человеком. Он никогда не питал склонности к бегству от забот или тем более отшельничеству, но подобные моменты полного уединения действовали освежающе и придавали сил. Покинув часовню, он продолжал идти другим берегом озера, зная, что никто и ничто не потревожит его. Сэру Чарльзу его привычки были хорошо знакомы, и по субботам на территории усадьбы не попадалось никого из многочисленной прислуги. Добравшись до середины берега озера, он доставал из кармана небольшой бумажный пакет с хлебными крошками и начинал скармливать их водоплавающим птицам. Такой пакет неизменно дожидался его на столике в вестибюле, когда он спускался вниз после непродолжительного дневного сна. Ему с точностью до минуты было известно время своего возвращения в дом, где в своем кабинете уже дожидался сэр Чарльз, чтобы вместе с гостем попить чаю и сыграть партию в шахматы. В общем, было сделано все, чтобы его выходные дни прошли организованно и спокойно. Они выпадали ему редко.

Когда он приближался к часовне, начался дождь. Не причина тревожиться – на нем был хорошо защищавший от непогоды и сильного ветра плотный плащ. Сгущались сумерки. Но, войдя в часовню, он все же сожалел, что снаружи не светило солнце. Слишком уж хороши были витражи в окнах. Сегодня они не предстанут перед ним во всем своем великолепии. Он медленно миновал проход и встал на колени перед алтарем. Странным образом именно сейчас, когда принимал коленопреклоненную позу и готовился к молитве, он вспомнил один из немногочисленных раздоров, возникших между ним и сэром Чарльзом за долгие годы дружбы. Три года назад с одним из слуг хозяина усадьбы связался журналист из Лондона, который хотел написать репортаж о том, как высокий гость проводил здесь свои выходные дни. И слуга поведал ему об обычном распорядке дня. В написанном журналистом материале не содержалось ничего обидного или искажающего факты. Более того, статья носила сугубо позитивный характер. Однако сэра Чарльза привело в ярость нарушение конфиденциальности своей частной жизни одним из подчиненных. Того немедленно уволили. И никакие аргументы гостя не смогли заставить сэра Чарльза пересмотреть свое решение. Что ж, таков уж он был, сэр Чарльз. Гордый близким знакомством и даже дружбой с ним и потому всегда готовый защищать. А потом его глубоко тронуло письмо, полученное от уволенного слуги, где он извинялся за допущенную ошибку и заявлял, что сэр Чарльз был совершенно прав, потеряв к нему доверие и уволив.

Он простоял несколько минут на коленях, положив руки на металлические перила перед алтарем, а потом поднялся, чтобы выйти из часовни. Проходя через погруженный во мрак портик при входе, с удивлением увидел, что под ним стоят мужчина и женщина. Оба повернулись к нему спиной и, казалось, сосредоточенно рассматривали вмонтированную в стену мраморную мемориальную доску. По одну сторону от входа в часовню протянулась узкая тропа, которая через рощицу аккуратно подрезанных тисов вела к стене, окружавшей усадьбу от обычной проезжей дорогой. Ворота в стене почти всегда держали под замком, если только в часовне не проводили открытой службы, куда допускались жители окрестных деревень. Проходя мимо странной пары, не обращавшей на него внимания, он подумал, что ворота, вероятно, случайно забыли запереть, и эти двое вошли в них. Но стоило ему лишь оставить этих людей у себя за спиной, как кто-то крепко ухватил его сзади. Воротники его плаща и пиджака одновременно резким движением потянули назад, и прежде чем он смог развернуться, чтобы узнать причину подобного обращения с собой, как почувствовал сквозь рубашку укол чем-то острым в верхнюю часть руки.

Деревянные ворота в стене, которые выходили на сельскую дорогу, не были открыты с помощью ключа. Замок попросту грубо взломали.

И хотя он был крупным мужчиной, его без труда донесли до стоявшего снаружи микроавтобуса и положили в задний отсек на расстеленные одеяла. Двери захлопнулись, и фургон тронулся с места.

За рулем сидела жена Шебриджа. Она повела микроавтобус вдоль каменной ограды усадьбы, свернула налево на широкое шоссе, предусмотрительно пропустив проезжавшую мимо машину с включенными фарами, пронизывавшими сумрак и пелену дождя, а потом подкатила к главному въезду в усадьбу. Высокие металлические ворота стояли распахнутыми. Слева от них располагалась сторожка из серого камня. Заехав на пятьдесят ярдов на территорию усадьбы, микроавтобус остановился. Шебридж выбрался наружу, обмотал шарфом нижнюю часть лица, поднял воротник плаща и быстрым шагом вернулся к сторожке. Затянутой в перчатку рукой он сунул письмо, адресованное сэру Чарльзу, в прорезь для почты и нажал кнопку звонка. Сквозь штору на окне комнаты слева от двери пробивался свет. Он позвонил еще раз и побежал к фургону. Когда сторож приблизился к двери и поднял с половика конверт, они уже отъехали от усадьбы на четверть мили.

Жена молча вела машину. Чтобы понимать друг друга, слов им не требовалось. Оба находились в напряженном состоянии, но вскоре немного успокоились.

– У него приятные черты лица, – произнесла жена.

Шебридж кивнул:

– Вот начало настоящего дела. Прежде мы лишь расставляли для них ловушку. Это потребовало немало времени и еще больше терпения. Я бы ни за что не справился без твоей помощи.

Она улыбнулась. Комплимент доставил ей удовольствие. Близкие от него не ждали словесного изъявления чувств, и потому она обрадовалась этой реплике. Муж никогда не говорил о своей любви прямо, маскируя и пряча эмоции. Сын очень походил на отца. Их любовь и привязанность были как только что добытые из земли грубые на вид редкие драгоценные камни, но сейчас, отполированные ее собственной рукой, они засверкали так, как не могло сверкать для нее ни одно другое сокровище в мире. Она желала того же, чего желали муж и сын. Не потому, что ею самой владела та же страсть. Ей было достаточно, что об этом мечтали он и мальчик. Мужчина, лежавший сзади, был цивилизованным человеком. Мужчина, сидевший рядом, напоминал варвара и дикаря. Весь мир заклеймил бы его как сумасшедшего, и если не знать сути, то это выглядело бы совершенно оправданно. Вот только его сумасшествие основывалось на логике и подлинной любви к красоте и жизни на планете. А так называемый цивилизованный мир постепенно хоронил себя под горами мусора, рыл себе могилу политическим безумием. Для начала ее муж хотел спасти хотя бы небольшую часть его и настолько проникся святостью своей миссии, что, если бы судьба отвернулась от него, он легко принял бы смерть во имя высокой идеи. А если погибнет он, давно решила она, то и ей не жить. По отдельности, разлученные друг с другом, они ничего собой не представляли. Их жизнь становилась в таком случае бессмысленной.