– Да я ему зубы заговорила, – слабо улыбнулась Алёна. – Я – и еще один полицейский из Парижа по мобильнику.

– Ну, в Париже, значит, хорошие деньги полицейским платят, что могут аж в Россию звонить и по полчаса трепаться!

– Платят, платят, – сказал Муравьев. – Ну, закончим на этом. Спасибо за приют. Нам и правда пора. На выход, дамы и господа!

Господа в сером камуфляже послушно посыпались из троллейбуса. Дама – она же Алёна Дмитриева – тоже шагнула было к выходу, однако Муравьев поймал ее за руку:

– Так, секундочку, Елена Дмитриевна. Кто такой Шеню? И при чем тут кукла?

Алёна отвела глаза.

«Не отдадим это поганое письмо – с нами сделают то же, что с Ольгой и Виктором.

– Но письмо… Оно же черт знает где! Как туда добраться? А там – где искать?

– Добраться самолетом, как еще. Или поездом, но это долго, а нам времени оставлено – чуть. Где искать, должен знать граф Альберт, и нам нужно добраться до него раньше, чем эта сволочь Градский доберется до нас. И ладно, хватит истерики закатывать, этим не поможешь. Пошли, пока нас тут не застукали».

У нее не было ни малейшего сомнения в том, что человек, которого Лариса назвала Шеню, выручил ее тогда в «Галери Лафайет», а сейчас он находится в Нижнем Горьком. Как только гаишник, разыскивающий мифическую воровку, ляпнул, что она-де крала куртки, Алёна насторожилась. Конечно, на воре шапка горит, а все же… Она, как и Дракончег, сразу заметила, что человек, который сидит в машине, руководит милиционером. И все же была далека от того, чтобы прямо так сразу заподозрить, что это ее парижский знакомец. Но когда Дракончег начал говорить, что она писательница, а человек, сидевший в машине, дал по телефону отбой своему сообщнику, и тот назвал ее писательницей Дмитриевой, хотя до этого не были названы ни фамилия, ни псевдоним, – тут она озадачилась во второй раз. Парижский знакомый ее фамилию не знал. Но он знал про куртку. Ее фамилию знали Влад и Лариса, но они не знали про куртку. Потом последовал звонок на ее мобильный номер. «Нежный таинственный голос» начал ее пугать. Но шутка в том, что мобильный номер писательницы Дмитриевой знало малое, ну просто очень малое количество народу. Ни в каких справочниках его, понятно, не было. На старых визитках значился только квартирный телефон. Но вот на новых, отпечатанных перед самым отъездом в Париж, мобильный номер был. Однако из всей пачки визиток за это время Алёна взяла только одну и отдала ее любезной попутчице Ларисе. Конечно, это было слишком смелое предположение… но надо учесть, что наша героиня все же писательница, причем – детективщица, и если бы она не делала беспрестанно самых смелых предположений, которые по большей части вполне стыковались с реальностью, она бы не только ничего не написала бы, но, очень возможно, и вообще жива бы не была… словом, она сделала это слишком смелое предположение, которое заключалось в следующем: ей звонила Лариса. А в машине ДПС сидел седой. То, что его интересует загадочное письмо «графа Альберта», Алёна знало точно. И если он оказался здесь, значит, письмо в Нижнем. Но получалось, что и Ларису оно интересует. Лариса предупреждала, чтобы писательница не общалась с милицией. Значит, она находилась совершенно в противоположных отношениях с седым. Но откуда седой знал, что Алёна – писательница и что ее фамилия – Дмитриева?

Ну ладно, о ее профессии он услышал от Дракончега, сидя в машине ДПС. Но фамилию Дракончег не называл. Зато фамилию Алёны знал человек, имеющий хотя бы номинальное отношение к двум загадочным словам – «граф Альберт». Свою фамилию Алёна сказала Петру Фоссе… и в этот же день на нее «наехала» машина ДПС.

Хотел ли седой обезвредить опасную писательницу? Или припугнуть ее? Или просто предупредить, чтобы не вмешивалась в опасные дела?

Алёна предпочитала думать, что предупредить, хотя кто знает… одно дело куртка за какие-то там полторы сотни евро, а другое…

И все же она еще сомневалась в его связи с Фоссе. Но на другой день узнала, что Петр Фоссе – сын художника-графика Альберта Григорьева-Канавина, это раз, а во-вторых, у этого художника был еще один сын, пусть и не родной. По фамилии Градский. Это оказался Влад…

Влад и Лариса гонялись за Алёной, как за опасным хищным зверем. Фоссе расставил ей ловушку в своей квартире, не сомневаясь, что ушлая детективщица ринется по его следу. Вырыл, выражаясь фигурально, ту самую пресловутую fosse´ ближнему своему.

И что? На дне этой ямы-канавы-ловушки где-то в Щербинках до сих пор сидит Шеню, подкарауливая добычу? И если бы Алёна, радостно разинув рот, туда ринулась, это была бы ее, как пишут в романах, последняя ошибка?

Невесть почему Алёна не могла в это поверить.

И не только в благородстве седого дело!

Что, если допустить, что ловчая яма, эта пресловутая fosse´, – тоже отвлекающий маневр? Так же, как и кража картинок с выставки? И если Алёна и все те, кого она призовет на помощь, ринутся домой к Петру Фоссе, они там никого не найдут, в то время как Фоссе и Шеню будут…

Ну конечно! Им нужно время! Им нужно время на поиски, они ведь не знают, где именно нужно искать!

А Алёна знает.

Или хотя бы догадывается.

– Скорей! – повернулась она к Муравьеву. – Нужно срочно ехать в мастерские Союза художников на Рождественскую.

– Еще чего? – глянул тот неприветливо. Видимо, лимит добрых чувств Льва Иваныча к писательнице Дмитриевой медленно, но верно сходил на нет. – Вы мне лучше про Шеню рассказывайте. И про Фоссе.

– Если поторопитесь, у вас будет шанс с Фоссе повидаться, – сказала Алёна. – Ну, скорей! Поехали! Ведь вы хотите вернуть Французской Республике ее национальное достояние?

Похоже, кредит доверия еще не был исчерпан, потому что Муравьев только моргнул изумленно – и без разговоров выскочил из троллейбуса и чуть ли не забросил Алёну в фургончик, где уже сидели спецназовцы в камуфляже. Из-под своих масок они не без любопытства поглядывали на Алёну, размышляя, наверное, что это за штучка, которой они только что жизнь спасли. А она думала, что сделает с ней Муравьев, если «национального достояния Французской Республики» в мастерской не окажется. Ну, если оно уже украдено, то проще, тогда нужно будет перехватить Шеню в Шереметьеве. А вот если рыже-черная дама в принципе ни при чем…

Сейчас все выяснится. И про седого, и про письмо, и про фантастическую догадливость писательницы Дмитриевой, и про лояльность Муравьева.

Подъехали к мастерским. Алёна задрала голову и посмотрела на освещенные окна самого верхнего этажа.

В стародавние времена в этом красивом здании с затейливым фасадом находились на верхних этажах нумера с девицами, вроде бы даже где-то здесь размещалась знаменитая и весьма разорительная для клиентов «Магнолия», обслуживающий персонал которой выезжал на стажировку в Париж, вывезя оттуда устрашающий запас французских духов и приобретя настоящий французский шик, что, очевидно, особенно ценилось при занятиях французской любовью. Теперь на пятом этаже – то есть назывался он пятый, но из-за двух пролетов внизу – пустых, бесквартирных, – был фактически седьмым, – нашли себе приют нижнегорьковские художники, в том числе Леший, друг, товарищ и брат. А еще там до сих пор находилась мастерская покойного Альберта Григорьева-Канавина. Леший как-то рассказывал, что в Союзе художников были странные и очень милосердные порядки: никто не торопил родственников усопших художников с выселением и вывозом имущества, поэтому иные мастерские годами стояли фактически бесхозными.