– золотистые губы тронула улыбка. – Или теперь следует называть тебя Фогартой Освободительницей?

«Откуда она знает?» – пронеслось в голове паническое. Но почти сразу же Фог осознала, что стыдиться ей нечего – и что сказано это было по-доброму, хоть и с иронией, а потому дерзко ответила, шагнув вперёд:

– Вижу, слава летит впереди меня. Что ж, рада знакомству. А вы, наверное, и есть Унна… ой! – прикусила она язык, налетев мизинцем на угол шкафа, и согнулась, держась за ногу. – Вот же… то есть я…

Жрица, к её чести, сумела удержать торжественное выражение лица и царственно кивнуть:

– Юность всегда тороплива, ничего постыдного в этом нет. Настар, принеси-ка лёд и целебную мазь, – сказала она кому-то через плечо, и только тогда стало ясно, что в комнате присутствует ещё один человек, рослый мужчина неопределённых лет с аккуратной бородкой и тёмными глазами ишмиратца, но светловолосый и веснушчатый, как северянин. Уходя, он вскользь поцеловал руку Унны; от глаз Фогарты это не ускользнуло, и удивление ей скрыть не удалось. – Говори, дитя. И присаживайся, а то углов здесь много – опасное место для порывистого ребёнка.

На подушки Фог уселась пунцовая, но всё-таки нашла в себе силы выдавить:

– А тот мужчина в одеждах жреца, он ваш, ну, помощник?

– Любовник, – усмехнулась Унна, явно позабавленная. – А что? Ни в одной святой книге не сказано, что жрицам нельзя иметь возлюбленных.

– Или о том, что кимортам нельзя становиться жрецами, – кашлянув, вклинился в разговор Сэрим и плюхнулся на подушки рядом, доставая из сумы кипу документов. – Вот, взгляните-ка, почтенная. Это то самое, о чём я весточку отправлял.

– Там есть выписки из учётных книг и свидетельство купца по имени Халиль-Утар арх Ташир, – быстро добавила Фогарта, жалея, что не удосужилась переписать свою часть бумаг поаккуратнее. – И от Ачира кое-что… ну, вы слышали про Ачира из Кашима ведь, да?

– Слыхала, – откликнулась жрица, нахмурившись. – Настар, принеси-ка мне… Ах, да, он же вышел.

Она углубилась в чтение так, что не заметила даже, как вернулся её любовник – с сосудом, полным льда, и с лекарством. Содержание документов ей явно не понравилось: хищные позолоченные ногти то барабанили по низкому столику, то терзали край одежд, а красивые губы кривились. Жрица просмотрела бумаги дважды: сначала торопливо и сердито, а затем медленно, вдумчиво, и лишь затем отложила их в сторону, продолжая безотчётно придерживать кончиками пальцев.

– Рабство всегда представлялось мне злом, – произнесла она негромко. – Когда человека – неважно, по какой причине – низводят до вещи, это развращает. Те, кто сейчас обладает властью, считают, что презирают они лишь рабов… Глупость. Друг к другу они точно так же относятся. Сегодня два купца хлопают друг друга по плечам и зовут братьями, но если завтра один из них окажется в клетке за долги – и никто ему и руки не протянет, включая давешних приятелей. Как будто человек, проданный в рабство, лишается всех чувств, не ощущает боли, перестаёт быть равным, превращается в говорящее животное. Абсурд! Как если бы один ценился меньше другого из-за… из-за… да хотя бы из-за светлых волос или чёрных глаз! Рабство – зло, – повторила она, покачав головой. – Люди, лишённые надежды на будущее, лишаются и последнего достоинства. Многие рабы уже не стремятся к свободе, а лишь хотят продать себя подороже. Видели ли вы слепых водоносов в городе? А вышивальщиц, у которых изуродована одна нога так, что они не могут сами ходить? А евнухов-скопцов? А знаете ли вы, что многие рабы добровольно предлагают себя изуродовать – ведь на их работе это не сказывается, а хозяин может не беспокоиться о том, что слепец и хромоножка сбегут и введут его в убыток. Те же, кто метит в евнухи, ради какой-никакой власти и сытой жизни сами себя оскопить готовы. Это ли не страшно?

У Фог язык к нёбу точно присох.

– Я… я не знала, – ответила она, чувствуя себя отчего-то виноватой.

– И хорошо, – вздохнула жрица, разворошив бумаги. – Что же до торговли кимортами, то это страшно вдвойне. Если власть над обычным человеком так развращает, что же чувствует тот, кто заполучил киморта, подобного божеству? Чего может возжелать такой «хозяин»? На что замахнуться? И как он употребит свою власть? Ладно ещё для гаремных утех, но ведь киморт, пусть и со сломленной волей, способен необратимо изменить мир – или исказить. Пустыня вокруг не даст забыть об этом… Впрочем, я слишком увлеклась, – оборвала она сама себя. – Что толку в рассуждениях о морали, когда нужны действия? Начнём-ка с малого. Настар, помоги гостье с её ушибом – не дело, если нога опухнет.

Фогарта хотела запротестовать – мол, само заживёт, но тут увидела, как сосуд со льдом парит в воздухе, а потоки морт изящно обвиваются вокруг него, удерживая в воздухе и сохраняя низкую температуру.

– Так вы киморт? – восхищённо выпалила она. – Ой, а я думала, что киморты в пустыне не живут! Столько городов обошла – и ни одного не встретила. Только в Шуду эстру видела на базаре.

– Многие эстры попадают сюда после сброса, но пустыня жестока. Не успеешь обратиться к спутнику – расстанешься с жизнью, – ответил Настар. Голос у него оказался приятный, хоть и довольно высокий для мужчины. – Ишмиратцы странствовать не любят, а северяне… нас мало. Я прибыл в Ашраб пятьдесят лет назад, чтобы изучать чудеса пустыни, но встретил Унну, полюбил и остался в храме.

«Пятьдесят лет!» – пронеслось в голове.

Жрица не выглядела старше сорока; скорее всего, возлюбленный поддерживал её молодость своими силами. Фогарте раньше приходилось слышать о подобных случаях,