флейте, другой отбивал дробь на барабанчике, детишки плясали и пели. Родители, дедушки и бабушки окружали их тесным кольцом. Картина была трогательная, и только выбитая на стене церкви надпись о том, что три десятка лет назад как раз в этом месте был сбит самолет, на борту которого находился генерал мятежников Мола, напоминала о том, где мы находимся. Вот и совсем недавно здесь проходили мощные забастовки металлургов, бурные манифестации басков, требующих автономии, утраченной в 1939 году, военные трибуналы судили людей по законам чрезвычайного положения. Но сейчас сияло солнце, детские голоса звенели, как серебряные колокольчики, и участники нашей туристской группы усердно щелкали фотоаппаратами. И вдруг мы услышали: «Господи, вы говорите по-русски? Откуда вы? Как, неужели из самой Москвы?» Женщина лет сорока со светящимся от радости лицом подошла к нам. «Откуда я знаю русский язык? Да ведь я выросла в Советском Союзе. Меня привезли туда девочкой в 1936 году».

Наша новая знакомая вписала мне в записную книжку: «Висента Сан Кристан. Преподавательница танцев. СССР — 1936—1956».

 — Вы знаете, — сказала Висента, — я окончила ГИТИС. Я могла остаться у вас, стать актрисой, работать в театре. Но я помнила: в моих жилах течет испанская кровь. Я знала, что в моей стране басков нелегкая жизнь, — ведь я, как все, читала газеты. И все же решила — надо ехать...

Судя по всему, воспитаннице ГИТИСа, которую мы встретили на земле басков, судьба не принесла большого счастья: в театр здесь она не попала, живет случайными уроками. Но у испанцев не принято жаловаться на судьбу, и Висента лишь расспрашивала нас о Москве — расспрашивала жадно, страстно — все-таки там остались двадцать лет ее жизни и, может быть, это были лучшие ее годы.

А вот еще одна встреча — встреча с человеком, о судьбе которого можно было бы написать увлекательный роман. Антонио Герретито, — назовем его так, — было всего шестнадцать лет, когда вспыхнул мятеж против молодой испанской республики. Он сразу же записался добровольцем — бить фашистов. И ему безумно повезло: его не только взяли в строй, но и послали в Советский Союз учиться на летчика. У Антонио оказались недюжинные способности, и уже через четыре месяца, после учебы в летной школе в Кировакане, он стал пилотом. Антонио сражался в небе Испании против гитлеровских асов из «Кондора» под командованием советского добровольца Осипенко. Когда потерпевшие поражение, но непобежденные республиканцы были вынуждены покинуть Испанию, Антонио удалось добраться до Советского Союза.

Передышка была недолгой: 22 июня 1941 года, услышав по радио, что гитлеровцы вторглись на советскую землю, Антонио опять записался добровольцем: ведь это было продолжение той самой войны, которая началась в Испании. Его включили в отряд специального назначения; под командованием советского офицера Старинова он орудовал в тылах гитлеровцев, совершая ответственнейшие диверсии. Потом произошла встреча с полковником Осипенко — тем самым, под командованием которого Антонио воевал в Испании. «Ты же летчик, — сказал Осипенко, — давай воевать вместе, я тебя устрою в свой полк». И Антонио снова сел в кабину самолета. Он воевал в Сталинграде, встречался там со своим другом Рубеном Ибаррури, который сражался в наземных войсках, потом дрался с гитлеровскими летчиками над Моздоком, на Северном Кавказе, потом служил в противовоздушной обороне нефтяных промыслов Баку... Войну кончил майором, командиром авиационного полка.

В 1948 году Антонио демобилизовался. Пошел учиться. Потом стал преподавателем испанской литературы в Московском институте иностранных языков. Вскоре Антонио женился на молоденькой веселой студентке, назовем ее Катей Ивановой. Жизнь складывалась ладно.

Иной раз думалось: совсем обрусел ты, Антонио, наверное, судьбой на роду тебе написано жить и умереть в усыновившей тебя стране. Но память неизменно подсказывала запомнившиеся на всю жизнь картины воздушных битв в испанском небе, трагического исхода, новых битв с гитлеровцами. Он знал: в Испании, — пусть другими средствами, иными методами, — продолжается та же борьба, которую он начал когда-то шестнадцатилетним мальчишкой. И когда появилась возможность вернуться в Испанию, сердце подсказало: будь что будет, надо ехать, как бы ни велик был риск.

Но как быть с Катей? Ну что ж, она не из трусливого десятка. «Поедем вместе», — твердо сказала Катя. И вот они — мадридцы. Ох, и хлебнули же они горюшка на первых порах! Не было работы. Были частые вызовы в полицию. Антонио пробавлялся случайными уроками и переводами с русского языка. Но все течет и меняется в мире, и даже в Испании. (И то, что еще недавно казалось немыслимым, становится реальностью. Тридцатилетняя борьба народа, хотя и с огромными потерями и издержками, начинает давать некоторые, пусть еще незначительные, результаты. Представьте себе, даже такие люди, как Антонио, который считает ниже своего достоинства скрывать свои политические убеждения, симпатии и антипатии, сейчас получает возможность работать, — правда, не на правительственной службе.

Больше того, Антонио рассказывал нам, что в некоторых книжных магазинах Мадрида сейчас можно найти книги мучеников гражданской войны в Испании Антонио Мачадо и Гарсиа Лорка и даже произведения В. И. Ленина. В журнале «Семана» («Неделя») я прочел интервью с находящимися в эмиграции испанскими писателями-антифашистами Рафаэлем Альберти и Марией-Терезой Леон. В гостинице «Авенида» в Бильбао мы с удивлением увидели большую репродукцию с знаменитой картины Пикассо «Герника», и гид показал нам опубликованное в газете поразительное заявление директора нового музея современного искусства в Мадриде Луиса Гонзалеса Роблеса: «Сам генерал Франко выразил желание видеть в Испании произведения Пикассо, в особенности (!) картину, изображающую бомбардировку баскского городка Герника немецкой авиацией во время гражданской войны. Конечно, — признал г‑н Гонзалес Роблес, — картина «Герника» была политическим протестом Пикассо. Но это также шедевр».

Еще несколько лет тому назад такое было немыслимо в Мадриде. Конечно, не следует переоценивать все это — ласточки далеко не всюду делают весну. И все же подобные проблески о чем-то говорят. И прежде всего о том, что упорная, часто кровавая и всегда мучительная, требующая жертвенности, борьба испанского народа за лучшую долю не проходит напрасно.

Не от хорошей жизни «сам» генерал Франко, как почтительно выражается придворный искусствовед, дает знать, будто ему очень нравится «Герника» Пикассо. Не от хорошей жизни официальные гиды, еще вчера воспевавшие победу мятежников в 1939 году как триумф справедливости, сегодня сочиняют миф о «войне братьев», которых якобы примирили братские могилы. Не от хорошей жизни печатают и распространяют стихи Гарсия Лорки. Все это нужно для того, чтобы создать видимость либерализации режима, его респектабельности и даже прогрессивности. Иначе, видимо, не удержаться...

Везде и всюду мы слышали, — иногда в прямой, откровенной форме, иногда в виде завуалированных