Оратор, естественно, был переизбран, как и многие другие консерваторы: новая администрация Идена получила значительный перевес в палате общин – в пятьдесят девять мест. И когда на первом заседании депутат от Вудфорда подошел неуверенной походкой внести тринадцатый раз свое имя в список избранных, вся палата приветствовала его стоя, причем больше всего энтузиазма проявили лейбористы. Наш ветеран ушел со слезами на глазах: после короля он больше всего на свете уважал и боялся палату общин – вот уже на протяжении пятидесяти пяти лет он жил в состоянии необъявленной войны со своими коллегами, и вот сегодня они воздают ему почести столь же неожиданно, сколь и единодушно. Да, есть в жизни моменты, которые не забываются.

Черчилль всегда приезжал голосовать по важным вопросам, за исключением тех случаев, когда это было абсолютно невозможно, но он крайне редко участвовал в дебатах. Центр его существования переместился в Чартвелл, но он не жил там одиноким отставником: помимо Клементины, семейства Сомсов, армии слуг и впечатляющего поголовья скота, в старое поместье приезжали дети и внуки, кузены и племянники, помощники и секретари, медики и историки, журналисты и местные власти, а также коллеги, друзья и соратники времен войны и довоенной поры: Черуэлл, Моран, Брэкен, Бивербрук, Колвилл, Мортон, Исмей, Маунтбаттен, Брук, Портал, Монтгомери, Александер, Иден, МакМиллан, Батлер, Солсбери, Хит, Мартен, Хьюм, Дикин, Бутби, Спирс, Поунолл, Джекоб, Каннингэм, Дайана Купер, Вайолет Бонэм-Картер, урожденная Асквит, Памела Литтон, в девичестве Плоуден, Эмери и Венди Ривз и многие другие. Обеды и ужины проходили уже не так оживленно, как прежде, в силу прогрессирующей глухоты хозяина дома, но когда атмосфера теплела стараниями домашних и Уинстон разогревался алкоголем, старый огонь вспыхивал вновь и озарял чудным светом прошлое, настоящее или будущее. А потом старый барин-крестьянин непременно желал показать свои угодья посетителям: «Он шагал энергичной, но шаткой походкой, – заметит Салцберджер, – и показывал нам черных лебедей на пруду и теленка, родившегося на прошлой неделе; он гордился своими черно-белыми коровами […] и проявлял большой интерес к рыбам, разводимым в двух прудах, […] карпам, которым уже двадцать пять лет. Когда мы возвращались с прогулки, он заметил крошечную мертвую птичку. Со слезами на глазах, крайне расстроенный, ворча, он указал на нее своей тростью». Но больше всего Уинстон гордился своими лошадьми: «Он подвел меня к окну, – вспоминал историк А. Л. Роуз, – и указал на великолепную кобылу с жеребенком, которого назвали Гиперионом; то был чей-то там сын, уже не помню. В конце концов, он сообразил, что я пришел не ради разговоров о лошадях, даже если могу их поддерживать».

Это точно, как и многие его коллеги, Роуз приехал поговорить об истории, поскольку Черчилль сформировал новую команду ассистентов под управлением Алана Ходжа, Уильяма Дикина и Дениса Келли для помощи в завершении и редактировании «Истории англоязычных народов». Четыре толстых тома рукописи действительно нуждались в проверке. Большая часть из них была написана в то время, когда автор был слишком поглощен срочными проблемами и не мог достаточно глубоко разобраться в перипетиях прошлого. Для консультаций вызывались лучшие специалисты по каждой эпохе, которые привозили с собой новые документы, но общая концепция оставалась чисто черчиллевской, с его обычными сильными и слабыми сторонами: более живой стиль изложения, чем у обычного исторического труда, анализ характеров и мотивов, зато ход истории показан исключительно от войны к войне в ущерб экономическим, социальным, культурным и научным факторам развития. Но автор был уже настолько знаменит, что его труд сразу имел большой успех, как только весной 1956 г. вышел первый том. Несколько месяцев спустя его литературный агент Эмери Ривз предложил ему двадцать тысяч фунтов за эпилог в десять тысяч слов к сокращенной версии его военных мемуаров – это почти двести франков за слово[256]. Весьма приличная сумма, особенно если учесть, что большая часть этих слов будет написана помощниками!

И вот когда Уинстон Черчилль уже был надежно защищен от нужды, его самые невинные занятия стали обращаться в золото: иллюстрированный журнал «Тайм-Лайф» предложил кругленькую сумму за право публикации фотографий некоторых его картин; американский издатель Холлмарк обещал хорошие деньги за изображение других его шедевров на поздравительных открытках, а выставка его работ в Канзас-Сити привлекла тысячи посетителей. Даже бега, столь часто служившие причиной разорения его предков, обогатили чартвелльского Крёза: его кони Уэлш-Аббот, Гибралтар, Гиперион и Колонист II выигрывали заезды у лошадей Королевской конюшни с таким постоянством, что Черчилль чувствовал себя неловко и должен был частенько приносить извинения королеве. Человеку, долгое время преследуемому призраком смерти в нищете, все это приносило удовлетворение, что немаловажно.

Но старый боец вел новую борьбу, скрытую от большинства посетителей, и опасался проиграть в короткие сроки; его проблемы с кровообращением продолжали свою медленную подрывную работу, периодически проявлявшуюся в тревожных звоночках: 1 июня 1955 г. у него был новый спазм церебральной артерии, затронувший правую сторону; с этого времени ему было трудно правильно выводить буквы при письме и ходить без посторонней помощи, у него участились провалы в памяти, ему случалось засыпать за столом, он не всегда мог закончить фразу и, главное, жил в постоянном ожидании нового спазма, который парализует его окончательно. Все это было ужасно для состояния духа, и он признался своему зятю зловещим тоном: «Для меня жизнь окончена, чем раньше, тем будет лучше…»

Но у Черчилля депрессия, хотя и была частой гостьей, никогда не оставалась насовсем; через несколько недель благодаря усилиям железной воли проявления болезни ослабли, рука стала тверже, походка – менее шаткой, и в конце июня он уже не был так уверен, что хочет умереть. Лучшим лекарством и самым мощным стимулом для него всегда были честолюбие и власть, но они теперь отошли в область далеких воспоминаний, и власть, по которой он тосковал, уже не могла помочь ему перебороть себя. Но у него оставалась другая забота, воодушевлявшая его еще под Омдурманом, Ледисмитом, Антверпеном, на Галлиполи и во время битвы за Англию: его команда, то есть команда Великобритании, не должна была проиграть, и он, Черчилль, по-прежнему чувствовал себя ответственным за это: «Когда Уинстон не был поглощен мыслями о приближении смерти, – отметил лорд Моран, – он постоянно говорил о безопасности королевства. […] Он боялся оставлять ее без воли или средств к сопротивлению».

И это так, мощнейшая империя времен его молодости печальным образом сжалась после двух мировых войн под натиском национальных движений и в силу некомпетентности социалистов, но ради нее стоило жить. Иден и его министр иностранных дел МакМиллан хорошо это знали и потому распорядились держать знаменитого пенсионера в курсе всех дел в королевстве; что еще лучше, они откомандировали к нему на дом в качестве личного секретаря служащего Министерства иностранных дел Антони Монтегю Брауна, который должен был передавать ему самые важные донесения из-за рубежа и разъяснять политику правительства, когда они не могли сделать это лично. Черчилля уведомляли о ходе переговоров в Женеве с новыми хозяевами Кремля, росте напряженности на Ближнем Востоке и проектах официальных визитов королевы; по случаю у него просили совета, негласного участия, письма или выступления с речью в поддержку… 21 апреля 1956 г. во время визита Николая Булганина и Никиты Хрущева Черчилль был приглашен на ужин, устроенный в честь гостей на Даунинг-стрит: «Ужин удался, – отметит этот великий скромник, – поскольку я был в центре внимания, меня посадили рядом с Хрущевым. Русские были рады меня видеть, Антони сказал им, что это я тогда победил в войне!» Своему секретарю, спросившему, кто, по его мнению, имеет реальную власть, Булганин или Хрущев, отставной премьер, не утративший проницательности отвечал, не раздумывая: «Хрущев, нет никаких сомнений!»