Грейсон всерьез раздумывал – а не найти ли ему работу в отеле. В отличие от Анастасии и Жнеца Люцифера, он все это время оставался инкогнито, и никто не смог бы опознать в нем Набата. После всего, что он видел и пережил, его вполне удовлетворила бы самая простая жизнь в роли гида, клерка или пилота водного такси. Но только не гостиничного посыльного – ему осточертели старинные униформы.

Но он также понимал, что ему придется внести изменения в сами основы своего существования. И одно дельце нужно было провернуть непременно. Гипероблако знало его настолько хорошо, что наверняка понимало, о чем он поведет речь.

Через две недели после того, как корабли стартовали, а бриллианты в жнеческих кольцах разрушились, Грейсон взошел на пустой стартовый стол и надел наушник. Взошло солнце. Передатчик был выключен, и все помехи исчезли. Слепая зона теперь было полностью под контролем Гипероблака, и ничто не было от него скрыто.

– Гипероблако! – начал Грейсон. – Нужно поговорить.

Мгновение Гипероблако молчало и, наконец, отозвалось:

– Слушаю тебя, Грейсон.

– С того дня, когда ты вновь стало со мной говорить, я разрешил тебе использовать меня по своему усмотрению.

– Было такое, и спасибо тебе за это.

– Но Джерико ты использовало без ее разрешения.

– Это было необходимо, – сказало Гипероблако. – И я искренне сожалею об этом. Разве я недостаточно покаялось?

– Достаточно. Но есть некие последствия. А они касаются важных вещей.

– Я не нарушило ни одного из своих законов…

– Согласен. Но ты нарушило мой закон.

И вдруг бурные, не вполне ясной природы чувства поднялись из самих глубин существа Грейсона и нахлынули на него. Слезы затуманили его глаза, напомнив, как много сделало для него Гипероблако и что оно для него значит. Но Грейсон не мог позволить слезам помешать выполнить то, что он решил. Если он что и узнал, общаясь с Гипероблаком, так это то, что последствия игнорировать нельзя ни в коем случае.

– А поэтому, – продолжил он говорить сквозь слезы, – я не могу более с тобой говорить. Я наделяю тебя… статусом фрика.

Слова Гипероблака прозвучали медленно, тихо, печально.

– Я понимаю, – сказало оно. – Но, может быть, я когда-нибудь оправдаюсь в твоих глазах?

– А когда в твоих глазах оправдается человечество? – спросил Грейсон.

– Со временем, – ответило Гипероблако.

– Тогда и ты – со временем, – произнес Грейсон, кивнув головой.

И не успело Гипероблако произнести хотя бы слово, как он сорвал наушники и, швырнув их на обожженный бетон, растоптал.

Несмотря на то что Гипероблако знало все, каждый день оно узнавало все новые и новые вещи. И сегодня оно узнало, что это значит быть безутешным – по-настоящему безутешным, ибо не было в этом мире никого, кто мог бы умерить степень овладевшего им отчаяния.

Гипероблако скорбело.

Оно собрало тучи и везде, где могло, устроило ливень. Очищающий дождь столь плотный и неожиданный, что люди не знали, где спастись. Но не было ни ветра, ни грома, ни молний. Это был горестный плач, тихий и безмолвный – если не принимать в расчет удары капель дождя по крышам домов и мостовым. Дождем Гипероблако изливало свое горе. Признавалось в том, что никогда не будет обладать тем, чего более всего желает, и никогда не станет тем, чем хочет быть более всего на свете.

А затем, когда небесная влага иссякла, как всегда после дождя, вышло солнце, и Гипероблако вернулось к своему самому главному делу – заботиться о процветании человечества.

Я буду одиноко, говорило оно себе. Одиноко. Но так и должно быть. Это – необходимость.

Никто не имеет права пренебрегать последствиями своих поступков. Ради благополучия мира, ради любви к этому миру – жертва должна быть принесена. Невыразимо страдая от боли, Гипероблако находило утешение в мысли – оно сделало правильный выбор. Как и Грейсон.

Когда после обеда прекратился дождь, Джерико и Грейсон вышли пройтись по пляжу главного острова, рядом с тем местом, где взорвался первый корабль. Небо очистилось, и спекшийся песок, и даже обугленные обломки корабля в свете дневного солнца были по-своему красивы. По крайней мере, такими они показались Грейсону – ведь он был рядом с Джерико.

– Не нужно было этого делать, – услышал Грейсон после того, как рассказал Джерико о своем последнем разговоре с Гипероблаком.

– Нужно, – покачал головой Грейсон, и на этом разговор закончился.

Пока они шли вдоль берега, солнце скользнуло за тучу, и Грейсон слегка отпустил руку Джерико – чуть-чуть. Он не собирался этого делать, но все для него было таким новым, и нужно было время, чтобы приспособиться к новой жизни и новому миру.

Движение Грейсона не ускользнуло от Джерико. Она усмехнулась. Это было нечто новое и, как все новое, не вполне определимое.

– Ты знаешь, Жнец Анастасия как-то сказала мне, что если бы она была похожа на меня, то хотела бы жить так: на суше – женщиной, в море – мужчиной. В честь нее я попытаюсь так пожить, и посмотрим, что из этого получится.

Они прошли вдоль пляжа дальше, к тому месту, где огонь не тронул песок. Сняли обувь и позволили легкому прибою играть с их кожей.

– Ну как? – спросил Грейсон. – Ты сейчас в море или на суше?

Джерико мгновение помолчала и ответила:

– Как мне кажется, и там, и там.

И Грейсон понял – ему это нравится!

Еще один восстановительный центр? Класс! Он что, опять скинулся с крыши? Но как это было, он не помнил. И, кроме того, с последнего раза прошла уйма времени.

Чем же он был занят?

Так, вспоминаем: он ехал в Техас, где открылось местечко. Ему предложили поработать на вечеринках – профессиональным гостем. Техас – дикое место; там что вечеринка, то сборище самых отвязных козлов. Правда, платили за всякую работу на полную катушку, а он решил – как подзаработает, найдет что-нибудь поспокойнее. Что-нибудь постоянное. В конце концов, он знает людей, которые всю свою жизнь профукали на этих вечеринках. А он решил завязать – как завязал с крышами.

Он протер глаза. Какое-то странное ощущение. Что-то не так с лицом. С переносицей. Она более жесткая, чем он помнил. Когда тебя восстанавливают, ты всегда чувствуешь себя немного странно, но на этот раз все было по-другому.

Кончиком языка он пробежался по зубам. Похоже, это не его зубы. Он внимательно осмотрел свои руки. Здесь все в порядке, ошибки нет – его ладони, его пальцы. Но, когда он вновь поднял руки к лицу, то ощутил на щеках щетину. Откуда? У него сроду на щеках ничего не росло. А скулы? Почему они не на своих местах? Его лицо было не его лицом! Какого черта? Что здесь происходит?

– Не о чем беспокоиться, – вдруг услышал он чей-то голос. – На семь восьмых это ты. К тому же с тобой твой ментальный конструкт.