Апоп встал и побрел вокруг дома, сидеть было совсем уж невыносимо. Он уже почти обогнул жуткое здание, когда увидел вспорхнувшую из-за ближайших деревьев маленькую нильскую сову. Он сразу же свернул в ту сторону и крикнул на бегу:

– Факел сюда! Я нашел его, нашел! Сам. Не вы, ничтожные помощники, я сам его нашел!

– Что это?! – спросил начальник гарнизона, брезгливо переступая с ноги на ногу.

Факелы уже тучей нависли над этим местом. И обнаружилось, что тут, на песке, меж двумя распадающимися в разные стороны стволами пальм, укромно приютилось растерзанное тело. Согнутая в колене нога, неестественно вывернутые, отчаянно разбросанные руки с оторванными кистями, развороченная грудная клетка с выбросившимся влево комком серых лоснящихся кишок. Только головы нигде не было видно. Без головы тело казалось совсем маленьким. Щуплым, почти детским. Или совсем детским.

Вместо того чтобы отшатнуться от чудовищной картины, Апоп присел над ней, сгибая толстые ноги, протянул вперед толстопалые ладони, будто стараясь что-то ими почувствовать.

Все молчали.

Факелы застилали своим шелестом небо.

Люди отворачивались, кого-то вырвало.

Царь вдруг спросил:

– Где тут сердце?

Не сразу нашелся тот, кто смог указать.

Когда указали, Апоп поднял с черного песка кусок несчастного, липкого, грязного мяса, долго рассматривал его без малейших признаков отвращения, а потом поднес к губам и поцеловал.

89

Верховный жрец Аменемхет молился в глубине своей строящейся могилы.

Теперь он проводил здесь много времени, и мало что могло его отвлечь от мыслей и молитв. Он бы жил здесь постоянно, когда бы это не мешало работе строителей.

Звуки и события внешнего мира оставляли его равнодушным.

Когда появились первые слухи об успехах Яхмоса в Аварисе, Аменемхет не удивился. Не обрадовался и не расстроился. На его образе жизни это никак не отразилось, так же как и неожиданная смерть Камоса. Без удивления он узнал вердикт врачей, которые вместе с бальзамировщиками принимали участие во вскрытии тела, следуя приказу верховного жреца, отданному год назад. Тогда Аменемхета еще интересовало, что за хворь изводит молодого правителя. Оказывается, Камос был действительно очень болен, и ничего странного в его неожиданной кончине не было. Скорее вызывало удивление то, что он так долго смог просуществовать, имея столь страшную опухоль в своем организме.

Таким образом, участие Хеки в этом деле должно было быть признано самым поверхностным, ни в лучшую, ни в худшую сторону его притирки и настои повлиять не могли на состояние больного. Даже в том случае, если бы он в самом деле был колдуном, а не трусливым обманщиком.

Выслушав подробный доклад, верховный жрец не произнес ни слова. Собственно, а что тут нужно было сказать?

Когда сообщили, что победоносный Яхмос прибывает в Фивы, Аменемхет без лишней спешки, но, можно сказать, демонстративно удалился в свое убежище, собираясь провести здесь дни всенародного празднования.

Рабочим были выданы из храмовых запасов мясо, хлеб и вино с условием, что праздновать они будут за пределами гробницы, но невдалеке от нее, чтобы сразу можно было приступить к работе, когда верховный жрец покинет подземелье.

Прошел так день, прошел другой.

На третий день явились к нему его гиганты, Са-Амон и Са-Ра. Осторожно спустились они внутрь могилы, осторожно прошли темными залами. Дыша тихо, но тем не менее внося множество шума вместе с собой из-за своих размеров и непривычки к темноте.

– Зачем явились? – спросил верховный жрец строго, но без явного неудовольствия.

Они явились с предупреждением – напраздновавшийся Яхмос, так и не узревший в своем новом фараонском качестве главного духовного властителя своего царства, решил сам навестить его.

– Он придет сюда?

– Он уже переправляется через реку.

– Он любит приходить без приглашения.

Больше они ничего не говорили в течение нескольких часов.

– Он уже здесь, – сказал Са-Ра, отличавшийся особым нюхом.

– Здесь – подтвердил Са-Амон, обладатель великолепного слуха. – У входа в гробницу.

Действительно, если сосредоточиться и напрячь все чувства, можно было уловить какое-то шевеление жизни там, у входа.

Прошло еще немного времени.

Аменемхет ничего не говорил, продолжая молиться.

– Где же Яхмос? – спросил Са-Амон.

– Он не решается сюда войти, – неуверенно ответил Са-Ра.

– Он что-то задумал, – сказал Са-Амон, больше повидавший в этой жизни.

Аменемхет продолжал молиться.

– Надо сходить посмотреть.

– Нет, Са-Ра, мы не можем оставить нашего господина. И мы не можем показать, что нервничаем. Если хочет прийти, пусть придет.

Молчание продолжилось еще в течение довольно длительного времени и потом там, у входа, все стихло.

– Что бы это могло значить? – сказал Са-Амон и подумал Са-Ра. Оба вдруг почувствовали тревогу. Им и до этого было ясно, что в затеянном Яхмосом деле, может быть, придется и погибнуть, защищая или жизнь, или честь господина, но эта новая тревога сообщала о какой-то новой, неизвестной угрозе.

– Ты что-нибудь слышишь, Са-Ра?

– А ты?

– Он что-то придумал.

– Да, Са-Амон, и мне это не нравится.

– Господин, мы сходим на разведку.

Раздался страшный удар грома в том месте, где располагался вход, потом послышался звук короткого обвала, и настала полная тьма.

Аменемхет был навсегда замурован вместе со своими верными слугами.

90

Наутро, после того как царь Апоп обрел при столь ужасающих обстоятельствах сердце мальчика Мериптаха, явились к дому госпожи Бесоры похоронщики. Им следовало привести в порядок то, что осталось после мятежной ночи от цветущего женского леса. Команды по три-четыре человека работали в разных местах все еще кое-где дымящегося гарема. Основной добычей их были трупы голых, исцарапанных женщин со скрюченными руками и искривленными ртами. Одни были заколоты во время усмирения бунта, другие умерли от того неведомого темного огня, что ворвался в них и захватил их души и тела.

Госпожа Бесора была найдена у себя в доме. Лунная правительница лежала на спине в парадных одеждах на каменной скамье, и ее позу можно было бы назвать мирной, когда бы не большой бронзовый нож, вонзенный в солнечное сплетение.

Черные писцы смерти мрачно постояли над ней, размышляя скорее не о превратностях мирской судьбы человека, а о том, что тяжеленько будет при переноске столь крупного тела.

Эта тяжелая часть их работы была не самой неприятной частью. Нужно было что-то делать с тем, мужским, растерзанным, почти обглоданным трупом, что остался лежать у жертвенника. Царь унес с собой только сердце. Как бы доказывая, что отнюдь не прекрасное тело мальчика интересовало его, хотя и именно оно первоначально привлекло к себе самый возвышенный и проницательный взор в мире. Именно неповторимая, неощутимая суть, что живет в душе человека, нужна была царю Апопу, ибо, только ею возобладав, он рассчитывал достигнуть высшей гармонии и обрести смысл существования, разваливавшегося все последние годы на множество мелких, пусть и существенных, пусть и прекрасных, но отдельных деталей.