Действительно, система правил, которые должны руководить процессом умозаключения, может быть основана только на правильном понимании этого умственного процесса: тех условий, от которых он зависит, и тех ступеней, из которых он состоит. Искусство необходимо предполагает знание, – и если только оно не находится в младенческом состоянии, то именно научное знание. Если же не всякое искусство носит в то же время название соответствующей науки, то лишь потому, что для обоснования одного только искусства часто необходимо бывает несколько наук. Условия, управляющие нашей практической деятельностью, настолько сложны, что для того, чтобы иметь возможность сделать одну вещь, часто требуется знать природу и свойства очень многих» (Там же).

Оставляю это, как говорится, без комментариев. Думаю, что понятие «искусство» я разобрал правильно.

«Итак, логика в такой же степени есть наука об умозаключении, как и искусство, основанное на этой науке. Однако слово “умозаключение”, подобно большинству других научных терминов, употребляемых в обыденной речи, имеет несколько значений. В одном из своих применений оно обозначает силлогизирование, то есть тот способ получения вывода, который можно (с достаточной для нашей теперешней цели точностью) назвать заключением от общего к частному. В другом из своих значений “умозаключать” значит просто выводить то или другое положение из допущенных уже ранее утверждений, и в этом смысле наведение, или индукция, имеет такое же право называться умозаключением, как и доказательства геометрии.

Писатели по логике вообще предпочитали употреблять термин «умозаключение» в первом смысле; я намерен пользоваться им в последнем, более широком значении.<…>

Но слово «умозаключение», даже в самом широком его смысле, не обнимает, по-видимому, всего того, что входит как в наиболее правильное, так даже и просто в наиболее распространенное понятие о пределах и объеме логики. Обозначение словом «логика» теории доказательства (argumentation) идет от представителей аристотелевской, или, как ее обыкновенно называют, схоластической логики. Однако даже у них – в их систематических трактатах – на учение о доказательстве приходилась третья часть: первые две трактовали о терминах и о предложениях» (Там же, с.2–3).

Именно с этого Милль начинает «Систему логики». Ее первая книга посвящена «Именам и предложениям», куда входят:

Глава I. О необходимости начинать с анализа языка.

Глава II. Имена.

Глава III. Вещи, означаемые именами.

Глава IV. Предложения.

Глава V. Смысл (содержание) предложений.

К собственно логике Милль переходит только во второй книге.

«Новые писатели по логике понимали вообще ее название в том смысле, в каком оно было употреблено талантливым автором «Логики» Пор-Рояля, то есть как равнозначное с выражением «искусство мышления». И такое употребление не ограничилось книгами и научными исследованиями; даже в простом разговорном языке в представления, связанные со словом «логика», входит, по крайней мере, определенность выражения и точность классифицирования; и мы, пожалуй, чаще слышим о логическом построении и о логически определенных выражениях, чем о логическом выводе заключений из посылок. Точно так же человека часто называют отличным логиком или человеком с сильной логикой не за точность его выводов, а за его умение пользоваться посылками: за то, что он в изобилии и быстро находит общие предложения, объясняющие ту или другую трудность или опровергающие тот или другой софизм, – за то, одним словом, что он не только имеет обширные познания, но и легко применяет их для целей аргументации» (Там же, с.3).

К сожалению, Милль не пошел дальше в развитии этой мысли. А что это за мысль? По сути, Милль дал описание явления, которое мы можем назвать бытовым пониманием понятия «логика». Мы все действительно постоянно и не задумываясь говорим: «логично» и «нелогично». При этом просто подавляющее большинство употребляющих эти выражения и понятия не имеет о формальной логике. Следовательно, смысл сказанного им понятен на уровне очевидности, а вот слово «логично» пришлось сюда, так сказать, по моде. Но это может означать только одно: под модным словом скрывается общеупотребимое и естественное для нашего языка и мышления понятие, которое всего лишь утеряло свое настоящее имя. Почему естественные понятия теряют свои имена – вопрос второй, хотя ясно, что это связано со скрытыми целями и выгодами, которые получает личность, используя «престижные» выражения как знаки свойства с сообществом, в котором она хочет занять достойное место. Но вот то, что под именем «логики» в мире гуляют одновременно два понятия, из которых одно относится к способам управления разумением – силлогистическая логика, а второе есть описание самой природы разума – это Милль подметил совершенно точно.

«Таким образом, будем ли мы руководиться примером тех, кто избрал логику предметом своих специальных занятий, или же практикой авторов-неспециалистов и разговорной речи, все равно – в область логики должно войти изучение некоторых умственных процессов, не охватываемых обычным значением терминов «умозаключение» и «аргументация» (или «доказательство»).

Все эти умственные процессы можно было бы ввести в нашу науку (причем мы получили бы вдобавок очень простое определение ее), если бы, расширив значение термина, освященное высокими авторитетами, мы определили логику как науку об операциях человеческого разума при отыскании истины» (Там же, с.3–4).

Потрясающее определение, которое я считаю одним из важнейших приобретений культурно-исторической психологии, наряду с именем самой этой науки как Искусства мышления.

Итак, логика Милля – это искусство мышления или наука о действиях ума при отыскании истины. И опять все упирается в определение понятия «истина». Некоторую подсказку в отношении того, что же понимает под ней Милль, дает его пояснение к определению логики:

«Для этой конечной цели (то есть для отыскания истины – А. Ш.) имеют существенное значение, в качестве вспомогательных приемов, и называние, и классификация, и определение, и все другие операции, на изучение которых когда-либо изъявила притязания логика. Все их можно рассматривать как приемы, имеющие целью дать человеку возможность знать потребные ему истины, и притом в ту самую минуту, когда они ему необходимы» (Там же, с.4).

Вот это вот: «потребные человеку истины» – позволяет сделать предположение, что под истиной тут Миллем понимается нечто, что позволяет удовлетворять человеческие потребности, как это делают естественные науки, хотя понимание «потребностей» должно быть несколько шире, чем в естественных науках о человеке. Скажем, одна из них – это «потребность в истине», что уже совсем не то же самое, что потребность в пище или тепле. С философской точки зрения, все подобные построения сложны и трудно-выразимы, поэтому вернемся к точке зрения психологической и увидим, что оказываемся опять на поле человеческих желаний. Про все желанное человек хочет знать, что оно такое и как его достичь. Знать, истинно ли желанное, значит знать, существует ли оно, есть ли оно помимо моего воображения, то есть в мире, а