Я снова взялась за рыбу.

Разговор с моим психотерапевтом:

Я: Мама бросает меня и переезжает в Нью-Гэмпшир.

Психотерапевт: И что ты чувствуешь по этому поводу?

Я: Мне кажется, что она не любит меня.

Психотерапевт: А разве она еще не доказала, что любит тебя?

Я: Как?

Психотерапевт: Заботилась о тебе, кормила тебя, поддерживала, воспитывала, чтобы ты стала той, кто ты есть.

Я: Все это весомые аргументы, но могу я задать тебе один вопрос?

Психотерапевт: Конечно.

Я: На чьей же ты стороне?

Через несколько недель я предложила маме отвезти ее в Нью-Гэмпшир на арендованной машине, несмотря на то, что я была против, против, против!

Она собрала два чемодана и несколько коробок с личными вещами, которые я просмотрела в ее квартире. В основном это были книги по воспитанию детей, по воспитанию внуков и несколько книг о вере. Также там оказались книжки под названием «Женская мистика» и «Пророк»[12], которые выглядели ветхими. Я размышляла над тем, какой прилежной и предусмотрительной была моя мама всю свою жизнь. Стоя посреди комнаты, я держала их в руках.

— Мне спокойнее, когда они рядом, — сказала она.

Я помахала ими перед ней.

— Старая Бетти и Халиль, кто бы мог подумать?

— Они напоминают мне о былом, — вздохнула она. — Они напоминают мне о твоем отце.

— О’кей, — сдалась я.

— Давай наконец выезжать, — попросила она.

Мама торопливо вывела нас обеих из квартиры, оставив ее запертой, душной, темной на неопределенный срок.

Первые два часа езды мы слушали Эн-пи-ар[13], монотонные плохие новости создавали странный комфорт, время от времени мама вставляла свои комментарии. Она верила почти всему, но иногда сомневалась: некоторые сообщения казались ей поверхностными.

— Что бы они придумали, если бы потратили больше времени на эту историю? — размышляла она. — Неужели так сложно добавить еще пару минут на рассказ о людях, выращивающих овощи, которыми мы питаемся?

Я проигнорировала ее слова.

Она заставила меня остановиться, чтобы выпить кофе на заправке в Коннектикуте.

— Давай посидим секундочку, иди сюда, присядь рядом, моя дорогая доченька, — сказала она. Я упала рядом за столиком. — Ты всю дорогу молчишь.

— Мне не хочется разговаривать. Я грущу из-за того, что ты бросаешь меня, вот и все.

— Но ты же не очень-то и любила меня, пока тебе не стукнуло тридцать, — защищалась она.

— Это правда, — подтвердила я. — Иногда бывало тяжело расти в нашем доме.

— У меня были проблемы с твоим отцом. И мне понадобилось много времени на восстановление, — оправдывалась она.

— Не нужно мне ничего объяснять, — сказала я и вспомнила все вечеринки, которые она устраивала после смерти отца. Всех мужчин в нашем доме. Все те колени, на которых я сидела. Все нездоровое внимание ко мне.

— Я хочу сказать, что ты когда-то уже существовала без моего постоянного участия в твоей жизни, справишься и в этот раз, — сказала она.

— Кого ты пытаешься убедить в данный момент? — удивилась я.

Прежде чем вернуться на дорогу, мы зашли в уборную, провонявшую средствами для дезинфекции, и я зажала нос. Девочка-подросток лениво драила кабинку для инвалидов. Мама задержалась на пять минут, чтобы обсудить с девочкой ситуацию с местными профсоюзами. Я вернулась в машину и разослала по всем контактам в телефонной книге следующее сообщение: «Мама пытается убить меня своими эмоциями. Пожалуйста, помогите».

После того как мы пересекли границу со штатом Массачусетс, она сказала:

— Нам нужно кое-что обсудить.

— Нет, — ответила я. — Нам с тобой нечего обсуждать. У меня закончилась энергия для обсуждений.

— Андреа…

— Ладно.

— Если я когда-нибудь заболею, серьезно заболею, и мне понадобится тот, кто вытащит вилку из розетки, я хотела бы, чтобы этим человеком была ты.

— Что? Нет, я не хочу говорить об этом.

— Прошу, сделай это ради меня, — попросила она. — Это часть взрослой жизни — сталкиваться с проблемами смерти.

— Тогда почему ты не попросишь Дэвида?

— У Дэвида свои проблемы смерти, — сказала мама. — Свои собственные горести и печали. Тебе пора завести свои.

— Поверь, у меня достаточно проблем, — сказала я.

— Кроме того, я не уверена, что он уважает мои желания. Зато ты сможешь сделать это, когда придет время, я знаю.

— Почему ты так думаешь?

— А разве ты не хотела убить меня всю свою жизнь?

— Ха-ха, — сказала я.

— Ха-ха, — ответила мама.

— Почему мы постоянно говорим о грустном в последнее время?

— Так бывает, когда взрослеешь. Приходится думать о болезнях, о смерти, умирании и всем таком прочем. Мне пришлось пройти через это с бабушкой и дедушкой. Я тоже была той, кто отключил кислород, если тебе так будет легче. Это не делает тебя плохим человеком или хорошим. Это лишь значит, что ты способна на такое.

Через два часа мы съехали с большой шумной трассы на дорогу поменьше, потом на небольшую извилистую дорогу. Мы проезжали мимо озер, покрытых палой листвой. Это могло стать приятным путешествием. Почти отпуском. Дороги становились ýже. Четыре полосы, потом две, иногда всего одна; более низкие здания, потом меньше зданий; длинные участки с одной лишь травой и деревьями; небо сияло синевой на несколько миль. Тракторы, овцы, ели, курятники, газонокосилка. Маленькое кладбище.

Я сообщила маме, что мы будем на месте через десять минут.

— Ой, мы же не поговорили о твоей личной жизни, — встрепенулась она.

— Забудь об этом, женщина, — отрезала я.

Мы проезжали через лес; приближаясь к их дому, я слышала, как трещит гравий под елями. Моя невестка, светловолосая, здоровая, слегка поправившаяся и с волосами длиннее обычного, открыла входную дверь и прижала палец к губам. Ребенок спит. «Ребенок постоянно спит, — хотелось мне сказать. — У ребенка слабое сердце и поврежден мозг, и она еще не произнесла ни одного слова. Мне не верится, что она когда-либо в своей жизни по-настоящему приходила в сознание». Вместо этого я прошептала в ответ «привет» и поцеловала ее, а мама обняла ее, и мы вместе шли по дому, кирпичному дому, стоящему в лесу, чтобы увидеть ребенка. Я отстала от них и спросила, где найти брата, Грета указала на задний двор. Она изобразила игру на гитаре и закатила глаза. Я побрела в указанном направлении, лишь бы там не было ребенка.