как-то согреться. Теперь, при свете солнца, они могли разглядеть корабль, на котором оказались волею судеб. Это было вовсе не такое уж замечательное судно, как могло показаться со слов господина Барберри. Скорее заурядная, ветхая с виду шхуна, вряд ли сумевшая бы выдержать даже не самый сильный шторм. И хозяин шхуны, некий Беппо, был под стать своему суденышку: изрядно потрепанный жизнью, влачащий жалкое существование старый матрос-неудачник, хватавшийся за любую возможность хоть что-нибудь заработать. Он постоянно сидел на носу корабля, апатично покуривая трубку, и ему явно не было никакого дела до своих пассажиров.

Вся корабельная команда состояла из двух субъектов — на вид абсолютных отбросов общества, подобранных, вероятно, в самой захудалой портовой таверне. Один был косоглазым, у другого добрую половину лица уродовал страшный ожог, к тому же он ходил, переваливаясь с боку на бок, с таким трудом, как будто хромал на обе ноги.

Полковник Симич не баловал артистов своим вниманием. Он подолгу простаивал то на носу, то на корме корабля, изучая горизонт с помощью большой подзорной трубы.

Артисты беспокойно слонялись по палубе. Господин Барберри громко кашлял, стараясь привлечь внимание полковника, но все эти попытки ни к чему не приводили. И он наконец решился действовать напрямик.

— Господин полковник, что же это происходит? Вы совсем забыли про нас. А ведь мы еще не завтракали.

Полковник, продолжая глядеть в подзорную трубу, даже не обернулся в его сторону. И тогда директор цирка, набравшись храбрости, тронул его за плечо и жалостливо проговорил:

— Послушайте, Симич, дорогой Симич! Как вы можете заставлять артистов голодать? Я вас умоляю, распорядитесь подать нам завтрак!

Полковник опустил подзорную трубу и повернулся к Беппо.

— Я вижу белый пароход. Боюсь, что его послали за нами. Йоков сдержал свое обещание и предал нас. Через пару часов они нас догонят.

Беппо смачно плюнул в море.

— Хороший закон был когда-то в Венеции, — пробормотал он. — Предателям отрезали языки.

Барберри в отчаянии дернул чернобородого великана за рукав макинтоша.

— Симич, ну скажите же хоть что-нибудь! Мы что, так и останемся без завтрака?

Полковник, раздраженно смерив его взглядом, процедил сквозь зубы:

— А ну угомонитесь! Здесь я начальник. Как я скажу, так и будет. А если вы этого еще не поняли, сейчас у вас будет возможность пораскинуть мозгами. Эй, Марко, Дьоко!

Оба матроса моментально подскочили к господину Барберри и, подхватив его под руки, затащили в трюм и в считанные секунды задраили люк.

Вся актерская компания потрясенно наблюдала за этой скорой расправой с их директором. Виктор сразу рванулся было к Симичу, чтобы сбросить его в море. И русский богатырь Громобой Иванович уже засучил рукава. Но старый клоун Густав остановил их обоих.

— Хальт![17] — рявкнул он. — Тут какое-то недоразумение, — и своим зычным басом, перекрывая шум ветра, пророкотал: — Полковник, ребята собираются выбросить вас за борт, если вы сию же минуту не освободите нашего директора.

Симич, усмехнувшись, выхватил из кармана макинтоша револьвер и направил его на Густава. И тотчас же у Беппо и обоих матросов в руках также оказались револьверы.

— Спокойствие, господа! — проговорил полковник. — Я всего лишь хотел, чтобы вы уяснили: здесь командую я, а не господин Барберри! И все вы должны подчиняться мне, а кто не согласен, отправится на корм акулам. Надеюсь, вы поняли, что я не шучу, — он повернулся к матросам. — Освободите господина Барберри!

Один из них открыл люк, и из трюма показалось бледное лицо насмерть перепуганного директора. Он быстро вылез наружу и нервно заметался по палубе, пока не оказался в центре своей труппы — у большого барабана, на котором Густав и Громобой Иванович приноровились играть в карты.

— Это несправедливо! — проворчал он и больше не вымолвил ни слова.

Вся компания сбилась в кучу, растерянно озираясь по сторонам.

— Похоже, мы угодили в ловушку, — грустно констатировал Виктор.

Полковник Симич больше не выпускал из рук подзорную трубу, то и дело поглядывая в нее. Ему не давал покоя корабль, который он увидел вдалеке. Он долго совещался с Беппо, пока они не пришли к какому-то решению. После чего он обратился к артистам:

— Господа, примите мои искренние извинения за этот прискорбный инцидент. Я понял, что не могу больше держать вас в неведении относительно происходящего. Вы невольно, сами того не зная, помогли мне в одном очень важном деле. Собственно для этого вы мне и были нужны, — он обвел взглядом окружающих. — Неужели кто-то из вас еще верит, что я, бывший офицер австро-венгерской армии, впоследствии перешедший на службу к русскому царю, а в настоящее время один из руководителей македонских повстанцев, так увлекся цирком, что ангажировал вашу труппу?.. Абсурд! Но тогда зачем я это сделал?

Поскольку никто ему не ответил, он продолжал:

— А вот зачем. Мне надо было, не привлекая к себе внимания, зафрахтовать судно и спокойно погрузить туда все необходимое. Но сам я не мог этим заняться, потому что меня знают в каждом порту. Где бы я ни появился, полиция не спускает с меня глаз. Буквально шагу не ступить без того, чтобы за мной тут же не увязался шпик. Короче говоря, необходима была подставная фигура для улаживания всяческих формальностей. И тут мне повстречался милейший господин Барберри, к которому я сразу же проникся глубокой симпатией. Надеюсь, мне еще представится случай показать, как высоко я ценю его искусство, и он не будет таить на меня обиды.

С этими словами полковник отвесил поклон директору цирка. Тот уже пребывал в приподнятом настроении и благодушно отмахнулся.

— Какие пустяки! Я рад был оказаться вам полезным, господин полковник.

— Таким образом, — продолжал Симич, — я подрядил господина Барберри помочь мне в весьма опасном предприятии. Он от своего имени арендовал это судно, нанял матросов, которых я к нему послал, и без проволочек оформил все необходимые документы. Ведь нет ничего особенного в том, что бродячая цирковая труппа собирается совершить морское путешествие. Надо сказать, на парусной шхуне легче разместить все цирковое снаряжение, чем на пароходе. Господин Барберри даже распорядился погрузить сюда обе ваши кибитки, лошадей, шесты, тросы, парусину… — в этом месте полковник выдержал паузу, прежде чем огорошить присутствующих следующим сообщением. — Но ночью я велел выбросить все эти вещи вместе с лошадьми к чертовой матери. Они занимали слишком много места в трюме.

У Барберри подкосились ноги, и он, обессиленно рухнув на палубу, простонал:

— Господин полковник, вы меня разорили! Это все, что у меня было! Кто я теперь? Нищий бродяга…

Чернобородый великан поднял его, поставил на