Оператор телевизионной камеры невозмутимо повторил ответ. Таможенница изменила форму вопроса, потом спросила, откуда Оператор телевизионной камеры едет, наконец, поинтересовалась гражданством, и на все получила тот же лаконичный ответ — „Тор Secret“

Тогда барышня в форме подвинула к себе операторскую сумку и расстегнула молнию. Первым делом на свет явился рулон туалетной бумаги. Она повертела его в руках и отложила в сторону.

Затем из сумки появилась бутылка с пятьюдесятью граммами неизвестной настойки, заткнутая газетой. Таможенники повертели этот коктейль Молотова в руках и поставили рядом с рулоном.

Она потеряла остатки невозмутимости, когда извлекла из сумки огромный пакет с одноразовыми шприцами. Девушка надавила на невидимую кнопку, и из-под земли выросли два таких же двухметровых, как стюард, шведа-пограничника.

Оператора телевизионной камеры унесли куда-то в боковые комнаты. Ноги его болтались в воздухе, а сам он медленно, как даун, крутил головой.

Телевизионный начальник решил заступиться за несчастного оператора и начал объяснять про его болезнь таможеннице, но та, ничего не слушая, взялась уже за его багаж. Когда оттуда извлекли какой-то пакет, телевизионный начальник похолодел. Он помнил, что это посылка каким-то знакомым, но вот что в ней — не помнил абсолютно. Пакет развернули, обнаружив там килограмм сушеного зверобоя. Шведский ароматизированный сквозняк тихо шевелил сухую русскую траву. Телевизионный начальник, впрочем, пошел в боковые комнаты без посторонней помощи. Там уже стоял совершенно голый, разительно похожий на огромного пупса, Оператор телевизионной камеры и говорил в пространство:

— Дураки вы все, дураки… Нет, дураки… Ну все-таки, какие вы все — ду-ра-ки…

Самое интересное, что прямо за нами в очереди на досмотр стоял человек, провозивший винтовку с оптическим прицелом. У него не спросили даже паспорта».

Он говорит: «Я по большей части лежу, и видимо, от этого во мне много воспоминаний. У тех людей, что бегают и вообще быстро движутся, на воспоминания нет времени.

Вот что сейчас вспомнил — как-то, попав на день рождения своего однокурсника, я обнаружил, что отвык от больших масс народа. Тогда я уже болел, передвигался лишь по коридору до туалета, и то — на костылях. Гости ко мне в то время приходили по трое, по четверо, а тут, приехав на чужую дачу, обнаружил я такое количество людей, прогуливающихся и разговаривающих друг с другом, что даже испугался. Надежда Америки, так сказать, её научное будущее — вот кто были все эти люди.

А те, кто не уехал туда, как-то довольно лихо прирастили своё богатство Сибирью. Ну и акцизами, а то и авизо.

Через какое-то время стал и я тоже говорить без умолку, но вдруг понял, как это тяжело. К слову, сказать, поразило ещё меня на этой даче огромное количество мелких детей. Но больше шума, чем сами дети, производили их родители, наблюдавшие за правильным детским поведением. Может, дело было в природной моей мизантропии или же в том, что дети отняли у меня костыли, избили ими друг друга, а потом вернули костыли обратно, потеряв предварительно некоторые их части. Молодое поколение было наглядной иллюстрацией той истины, что даже самую унылую комнату оживят обычные дети, красиво расставленные по углам.

Устав от всего этого, я присел рядом с интересной женщиной, которая начала рассказывать мне об имениннике. Надо было сознаться, что он мой друг, но я не сознался. Дело в том, что на всяком празднике есть такая женщина, которая как бы не участвует в общем веселье, но знает о присутствующих всё.

Если выпить с такой женщиной, то она совершенно бескорыстно, и в беспощадных, залипающих навсегда в память формулировках, расскажет все тайны мироздания.

Мы разговорились, и она отчего-то вспомнила, что туризм — настоящий туризм, с рюкзаками и ледорубами, консервирует людей. А именинник и другой наш однокурсник в тот год держали компанию, занимающуюся путешествиями. Да и сами они, выйдя уже из студенческого возраста, ездили туда-сюда с рюкзаками и лодками. И вот, по словам этой женщины, встретившей их после нескольких лет разлуки, они практически не изменились. Она была права — ведь и я с посетителями дачи не виделся лет десять. И те туристы, что были среди них, действительно не изменились.

Мы выпили стакана по три вина, прежде чем моя собеседница продолжила свою мысль:

— А вот те, кто в бизнесе, напротив, меняются сильно. Глаза светлеют.

Затем она сказала:

— А знаешь, как банкиры в нашей компании в девяностые покупали друзей? Тогда, в голодный год, банкиры покупали друзей в несколько приёмов. Сначала они покупали пару больших бумажных пакетов с углём для мангала. Это тогда было роскошью — ишь, уголь готовый… Потом грузили в машину эти пакеты, сам мангал и несколько сумок с шашлыком. Если хорошо расположить покупки в салонах двух-трёх машин (машины тогда всё ещё были редкостью), то там могло ещё уместиться несколько будущих друзей.

На месте банкиры позволяли будущим друзьям разжечь огонь и открыть бутылки.

И, наконец, когда все друзья основательно выпьют (вот они уже и стали друзьями), то они начинали кричать банкиру:

— Какой ты милый! Ты устроил нам праздник!

А довольный покупкой банкир честно отвечал:

— Не, это я себе праздник устроил…

Но теперь, да, рынок друзей изменился.

Немного.

Чуть-чуть».

Он говорит: «Мне сегодня приснился сюжет, который, наверное, мне кто-то рассказал.

Или он как-то сам во мне сложился. Это история о том, как престарелая супружеская пара сидит за столом, звенят чайные ложечки, передай, пожалуйста сахар, дорогой, может ещё кусочек пирога… И тут выясняется, что он уже тридцать пять лет принимал её за её же собственную сестру. Тут можно много что добавить — и повествование встанет на развилке — то ли из этого получается добротная мелодрама или что-то вроде такого рассказа „Между рейсами“ американского писателя Фицджеральда.

Мне жизнь подсовывает этот сюжет с утомляющей частотой.

Как-то покойная бабушка рассказывала, что всю жизнь делала своему мужу яичницу-глазунью.

Из года в год.

Но как-то заболела, и он сделал эту яичницу сам. Оказалось, что он ненавидит глазунью, и много лет нахваливал её из любви к жене.

При этом положение усугубляло то, что был он человеком чрезвычайно известным, приближённым к первым лицам государства, можно сказать, был одним из этих самых лиц, включая понятный и представимый быт, домработница-пайки-готовый-стол, поэтому яичница была как бы актом любви, её специальным знаком.

Готовилась самостоятельно и любовно.

Любовь вообще причудлива. Я знал женщину, что ужасно храпела во сне. Она знала эту горькую тайну, и жизнь её стала печальна.

Наконец, у неё появился друг. Роман длился, они медленно привыкали друг к другу, как привыкают люди, возраст которых клонится от сорока. И как-то она увидела, что он трамбует пальцем в ухе беруши.