хочется замуж за Людовика, но она понимает, что если сейчас папаша жениха рассорится с Иоанном и Элеонорой, то есть с ее дядей и бабушкой, то свадьбы ей не видать как своих ушей. Фиг с ней, с анафемой, лишь бы Филипп и Иоанн продолжали дружить.

Констанция негодует:

– Осторожнее, дофин, твоя невеста тебя с толку сбивает. Не слушай ее!

– «Не голос правды говорит в принцессе – нужда ее», – честно признается Бланка.

Переводим на понятный прозаический язык: «На самом деле я, конечно, уверена, что ничего ужаснее отлучения от церкви быть не может. Но в данных обстоятельствах я вынуждена занимать другую сторону и голосовать за единство Филиппа и Иоанна, потому что от этого зависит моя личная жизнь».

Тут Констанция разражается гневной тирадой на тему противопоставления «правды» и «нужды», иными словами – общественного и личного.

– Если для тебя нужда (то есть личное) важнее правды (общественного) и ты готова пожертвовать правдой во имя нужды, то ты должна понимать, что правда воскреснет, если кончится нужда. Откажешься от личных интересов – воцарится прекрасная и высокая правда, а будешь зацикливаться на личном – и никакой правды и справедливости не получишь.

В общем, «прежде думай о родине, а потом о себе». Мы это проходили.

– Что-то Филипп долго молчит, ничего не отвечает, – замечает Иоанн.

– Давай же, Филипп, отвечай, как должен, – торопит короля Констанция.

– Король, перестань сомневаться и ответь, – вторит ей эрцгерцог.

– А ты набрось телячью шкуру, трус, – ехидничает Бастард.

Ну да, что-то он долго молчал, мы уже соскучились…

Наконец, Филипп открывает рот.

– Даже и не знаю, что сказать. Не могу решить.

– Ну уж скажи что-нибудь, только помни обо всех моральных тяготах отлучения от церкви, – говорит Пандольф.

– А вы бы как поступили на моем месте, святой отец? – спрашивает Филипп. – Мы с Иоанном только что договорились и пожали друг другу руки. Это означает мир для наших королевств, сохранение тысяч жизней, спокойствие и стабильность в наших странах. Теперь мы должны все это разрушить и снова начать воевать, проливать кровь. Вы же священник, божий человек, как вы можете толкать нас на такое? Придумайте что-нибудь, найдите выход, и мы будем вам благодарны по гроб жизни.

Но Пандольф непреклонен. Никаких компромиссов!

– То, что хорошо для Англии, плохо для всех остальных. К оружию, Филипп, иначе на своей шкуре прочувствуешь, что такое проклятие матери-церкви! Уж лучше бы ты держал змею за жало, чем пожимал руку Иоанну.

Ох, какие воинственные, оказывается, были служители церкви! А мы-то думали, что они за мир и дружбу…

– Руку могу отнять, а верность – не могу, – отвечает Филипп.

Пандольф произносит длинную речь-наставление, суть которой сводится к тому, что если пообещал сделать что-то плохое или неправильное, а потом обещание не выполнил, то это даже хорошо. Поклялся быть верным злому человеку и нарушил клятву – молодец. «Ложь исцелится ложью – так огнем огонь врачи смягчают при ожогах». Ну, типа «подобное лечится подобным».

– Примешь правильное решение, изменишь клятве, которую дал Иоанну, – мы тебя поддержим молитвами, а если нет – мы тебя проклянем, – резюмирует кардинал.

Эрцгерцог готов последовать совету кардинала и призывает к мятежу.

– Ты снова за свое? – вспыхивает Бастард. – Заткнуть бы рот тебе телячьей шкурой!

– Отец, к оружию! – кричит дофин Людовик.

Бланка в отчаянии: бракосочетание накрывается!

– Ты собрался воевать в день нашей свадьбы? Да еще против родственников твоей жены? Ну, давай, действуй, пусть за свадебным столом сидят одни покойники, а музыканты будут играть похоронный марш. Я тебя умоляю: услышь меня, не воюй с моим дядей!

Констанция пытается перехватить инициативу и повлиять на молодого дофина:

– Не иди против церкви!

Но Бланка не уступает:

– Вот теперь я и увижу, любишь ты меня или нет. Что для тебя важнее?

– Для него важнее честь, – уверенно парирует Констанция.

А Филипп так и стоит молча, ничего не говорит.

– Пап, ты такой спокойный, а ведь надо решение принимать, – обращается к отцу дофин.

Тут и Пандольф снова вставляет свои три копейки:

– Я на тебя наложу проклятие, – предупреждает он Филиппа.

И король Франции, наконец, решается.

– Мы – враги, Иоанн, – произносит он.

Интересно, как? Решительно и твердо? Или выдавливает из себя слова через силу? Смущенно и виновато или с полным осознанием собственной правоты? Вот уж раздолье актеру, который будет играть эту роль!

– Ну наконец-то! – радуется Констанция. – Ты снова стал нормальным мужиком.

– Эх, французы, – удрученно вздыхает Элеонора. – Все ваши клятвы – сплошной обман.

Иоанн рассержен и открыто угрожает Филиппу:

– И часа не пройдет – ты горько пожалеешь о своем решении.

– Ничего, пройдет время – и ты сам раскаешься, – вторит ему Бастард.

Бланка горько сетует: день начинался так прекрасно – и заканчивается крахом всех надежд.

– А мне-то что делать? Чью сторону принять? Если буду молиться о победе мужа, значит, буду тем самым молиться о смерти дяди. Встану на сторону дяди и бабушки – пойду против мужа. Чем бы ни кончилась эта война, я буду в числе проигравших.

– Твое, подруга, счастье только рядом со мной, – заявляет Людовик.

– Нет мне в жизни никакого счастья, – печально констатирует девушка.

Иоанн отправляет Бастарда стягивать войска и гневно объявляет Филиппу, что готов начать бой. Филипп не остается в долгу и отвечает угрозами.

Уходят.

Сцена 2

Равнина близ Анжера

Шум битвы, стычки. Входит Бастард с головой эрцгерцога Австрийского.

– А ничего денек получился, горячий, – довольным голосом произносит Бастард. – Так, пусть голова тут полежит, а я отдохну немножко.

Входят король Иоанн, Артур и Хьюберт.

– Хьюберт, присмотри за мальчишкой, – распоряжается Иоанн. – А ты, Филипп, беги к моей матери на помощь, ее палатку окружили враги, надо спасать королеву.

Бастард с головой эрцгерцога. Художник John Gilbert, гравер Dalziel Brothers, 1865.

Если вы уже забыли, что происходило в первом акте, то напоминаю: Филипп – это имя Бастарда, он у нас Филипп Фоконбридж. Правда, Иоанн в том же эпизоде объявил, что отныне новоявленный племянник станет носить имя своего отца: Ричард. Но, кажется, за всеми военными хлопотами успел об этом забыть.

– Не волнуйтесь, ваше величество, королева в порядке, я ее уже выручил. Но рассиживаться действительно некогда, еще одно небольшое усилие – и победа наша.

Уходят.

Коктейль получился, однако… Вместо замка Мирабо – палатка на поле боя. На самом деле Артур действительно попер буром на родную бабулю, и действительно в 1202 году, но только то была осада замка,