свет и свят: чешское Светка, моравское Свет (Светик, Светек), а также встречающиеся в других славянских языках Светла, Святава, Святик, Святка, Светлуша, Светил [см.: 204, 42, 133]. Русские православные святцы не содержат в себе женских имен с корнем свет, однако фиксируют ряд иноязычных имен, производных от слова свет. Одно из них — Фотина/Фотиния происходит от древнегреческого phos, photos — «свет». Примерно то же значение имеет другое греческое по происхождению имя — Фаина, то есть «блистающая, сияющая, светлая». Со светом связаны и такие православные имена, как Аглаида (от греч. aglaia — «блеск, свет») и Евлампия (от греч. lampo — «светить, сиять»). Хотя среди церковных канонических имен, как мы видим, было достаточно «светоизлучающих», семантика их основ ни о чем не говорила русскому человеку. Имя Елена, происходящее также от греческого helios (солнце), почти утратило в русской традиции эту связь, приобретя иные культурные коннотации.

В обществе явно назрела потребность в имени, где бы семантика слов свет, светлый была прозрачной и понятной. Имя Светлана в этом отношении оказалось исключительно удачным и, что самое главное, уже освоенным в других сферах жизни. Поэтому неудивительно, что у родителей все чаще возникало желание называть своих дочерей Светланами. Особое тяготение к этому имени — помимо влияния баллады Жуковского — объясняется и модой на все древнерусское и славянское, столь характерной, как уже отмечалось, для конца XIX — начала XX века. Именно в это время вдруг активизируются почти забытые имена варяжского (Игорь, Олег, реже — Рюрик), а также древнерусского и славянского происхождения (двухосновные русские Владимир, Святослав, Всеволод, чешское Вячеслав, сербское Владислав и др.). В том же ключе, видимо, воспринималось имя Светлана[41].

Однако удовлетворить желание родителей, мечтавших о дочерях Светланах, было не так просто: священники отказывались крестить девочек этим именем. Взамен обычно предлагалось соответствующее ему греческое имя Фотина/Фотиния, которое не вызывало никакого энтузиазма. Имя Фетинья (русский вариант Фотинии) давно уже ощущалось как устаревшее и «простонародное». Кроме того, имя это скомпрометировало себя еще в XVIII веке, когда его принято было давать комическим женским персонажам низкого происхождения, как, например, служанка Фетинья из анонимной комедии «Игрище на святках» (1774) или жена крестьянина Анкудина из комической оперы А. О. Аблесимова «Мельник — колдун, обманщик и сват» (1779). Фетиньей назвал и Гоголь в «Мертвых душах» служанку Коробочки, ту самую, которая была «мастерицей взбивать перины» [86а, 66]. В анонимном «Реестре о дамах и прекрасных девицах», составленном в XVIII веке, где приводятся поговорочные характеристики носительниц женских имен, про Фетинью сказано: «Ни туды, ни сюды» [см.: 269, 104]. Да и в крестьянской среде это имя практически вышло из употребления уже к началу XIX столетия. В. А. Никонов, изучавший русские женские имена XVIII века, зафиксировал всего одну Фетинью [см.: 213, 124].

Что же касается Светланы, то в дореволюционные годы, несмотря на неуклонно возрастающую тягу к этому имени, называть им новорожденных девочек почти никогда не удавалось.

Приходские священники должны были заботиться о том, чтобы при крещении детям давались христианские имена, да еще строго по святцам. «Упросить священника дать новорожденному другое имя стоило немало трудов и средств» [295, 3]. Иногда, путем всяческих ухищрений, родители все же преодолевали церковное воспрещение, однако в большинстве случаев их попытки бывали обречены на неудачу. Просьбы к церковным властям о разрешении крестить «народившегося младенца женского пола Светланой» обычно не удовлетворялись. В 1912 году журнал «Церковный вестник», обсуждая проблемы из области церковно-приходской практики, специально остановился на вопросе: «Может ли быть наречено имя Светлана?». Вот что писал журнал по этому поводу:

В 1900 году в Св. Синод дважды поступали от просителей ходатайства о разрешении наименовать дочерей просителей по имени «Светлана», но Св. Синод не нашел оснований к удовлетворению означенных ходатайств, так как имени Светлана в православных святцах нет [65, 292].

Родителям приходилось смиряться и отказываться от своих намерений или же пользоваться полюбившимся именем как домашним, неофициальным. Здесь, по-видимому, мы имеем дело с дуализмом крестильного и мирского имени, нисколько не мешавшим, как и во многих других подобных случаях, комфортности личности, являющейся носителем двух имен [см. об этом: 340, 191]. Тем более что в начале XX века к крещению уже нередко «относились как к формальному акту, практически не влиявшему на обиходное употребление имени» [318, 47].

Имя Светлана начинает изредка встречаться в русской практике имянаречения уже со второй половины XIX века. В качестве примера приведу самую старшую из известных мне Светлан — баронессу Светлану Николаевну Вревскую (урожденную Лопухину). О встрече с ней в 1902 году в селе Голубово, расположенном в восьми верстах от Тригорского, рассказывает пушкинист Б. Л. Модзалевский [см.: 202, 5, 7]. В 1910 и 1913 годах в том же Голубове и в Тригорском, псковских имениях Осиповых — Вульфов — Вревских, где все еще жили потомки пушкинских друзей, с ней встречался и беседовал другой пушкинист — М. Л. Гофман, приезжавший, чтобы получить сохранившиеся документы и реликвии семей Вульфов и Вревских.

О Светлане Николаевне Вревской и ее муже Павле Александровиче, владельцах имения Голубово, в округе до недавнего времени сохранялась добрая память:

Господа подарки делали к Рождеству и к Пасхе. Народился сын у кого из дворовых, так барыня сама его крестила: приезжал священник, и она окрестит <…>. К Пасхе булочки все пекли и по десятку яиц. По платью на Рождество и Пасху [176, 55].

А во время Первой мировой войны «барыня голубовская юбку носила черную, всю штопаную. На войну шили кисеты. Заставляла бумагу класть и табаку» [176, 55].

Светлана Николаевна Вревская всячески способствовала сохранению материалов, относящихся к Пушкину и его эпохе [см.: 93, 105]. Именно благодаря ей, как сообщает Т. И. Краснобородько, «уцелел в значительной своей части архив баронов Вревских, который был вывезен в Пушкинский дом вскоре после смерти П. А. Вревского и накануне гибели их родового гнезда» [243, 212; 176, 55]. По свидетельству местных старожилов, в феврале 1918 года, «когда пришли зажигать» дом, Светлана Николаевна «тихо оделась и ушла». Пока грабили имение, она скрывалась во вревской школе, затем перебралась в Псков, где вскоре умерла в нищете [см.: 243, 212; 22а, 30, 37]. В то время Светлане Николаевне было около шестидесяти лет, а значит, она родилась в шестидесятые годы XIX века. Точно установить дату рождения и крестильное имя Светланы Николаевны Вревской (Лопухиной) пока не удалось, однако не сомневаюсь в том, что она не была записана в церковную книгу как Светлана.

Светланы, о которых пойдет речь далее, — это уже Светланы, родившиеся в ХХ веке.