наезженная дорога с краю от него. Деревенька тоже приближалась. Из-за продолговатого сарая выскочила тройка танков, накинулась на противника с белым крестом на башне. Нерасторопный танк еще немного поелозил и вскоре зачадил.

Роман вскочил, завопил: «…а-а-а!» – начальное «ур» где-то потерялось, сглотнулось в прыжке. Солдат стал поливать перед собой рожь из автомата.

«Только б по своим не влепить… – билась в голове мысль. – Только б свои не подстрелили… Ненароком…»

Рожь внезапно кончилась. Роман споткнулся о человека, непонятно – живого или мертвого, звякнул каблуком по его каске, чуть не растянулся. Перелетел через другого. Этот точно был жив, метился из своего карабина. Роман на ходу развернулся, с двух шагов прочертил по нему автоматной очередью, пригвоздив к земле. Ствол ушел в небо. Роман, не сбавив бега, обернулся к своим, снова перепрыгнул через кого-то, теперь безжизненного. Он видел лица бойцов, незнакомых ему бойцов, но его, советских, родных. Его тоже увидели. Один, встав на колено, упер правой рукой винтовку в плечо, свободной манил Романа. Двое других, укрывшись за толстой колодой, оторвались от стрельбы, с удивлением глядели на несшегося от немцев обезумевшего солдата.

…Вилли отвел взгляд от прицельной рамки, приподнял голову. Не так давно ранило пулеметчика, и он, скрывшись в высокой ржи, уполз в тыл, а Вилли занял его место. Плечо с непривычки саднило от частой дроби, выдаваемой прикладом. В десятке метров мимо мчался с головы до ног увешанный оружием русский. Он бежал с тыла, отстал от своих, теперь хотел их догнать.

Не дадим ему такой радости.

Малыш Вилли приподнял пулемет и развернул его под сорок пять градусов. Двинул вперед-назад, чтоб сошки крепко осели в землю. Взял упреждение и провел огненным стволом по бегущему. Из русского полетели щепки, брызнули искры. Но он продолжал бежать. Невероятная живучесть… Вилли снова нажал на спусковой крючок, теперь строчка легла за пятками беглеца. Заново прицелиться Вилли не успел, русский прыгнул за низкую стенку раздавленного танком дома.

…Роман лежал на куче глины. Внутри все ходило ходуном, живот болел, словно в драке туда угодили коленом. Пулеметная очередь вошла в остаток стены за его спиной. Хлипкая стена задрожала, но пули не пропустила, они увязли в деревянной перегородке. Бесится тот самый пулеметчик, что попал в него, но не убил. В него ведь попали!

Откуда-то выполз красноармеец с известкой на лице:

– Живой, что ли, елки-палки?!

– Сам не знаю! – в возбуждении проорал Роман. – Живой!..

– Давай гляну, не ранен ты, едрена муха! Вон, глянь, цебенит откель-то, на гимнастерку накапало.

Роман увидел на груди свежие пятна крови, заглянул себе за воротник.

– Да вот же, – указал прибежавший солдат, – из пальца сочит.

Роман засунул в рот левый мизинец с отбитой фалангой, на языке стало солено, а боль в пальце так и не появилась.

– Ты гляди, как тебя, – рассматривая парня, сказал солдат.

На шее у Романа болтался разбитый ствол ППШ. Ложе и приклад автомата, расколотые в щепки, топорщились жалко и одновременно угрожающе. Бой стихал. Словно расстроенные появлением Романа, немцы, отстреливаясь, уходили обратно в рожь. За домами спрятались танки с красными звездами на бортах, они изредка постреливали из укрытия.

– Давай выбираться, в санбат тебе надо, может, где пуля сидит, – потащил за рукав Романа незнакомый солдат.

Когда выползли из развалин и чуть отбежали, навстречу попался Лямзин с тройкой бойцов из их роты. Роман еще не пришел в себя, но осекся: от Лямзина нечего ждать чего-то хорошего.

– И вправду он! – разошелся в улыбке Лямзин. – Мне Сальников твердит, что узнал тебя, а я не верю. Ну герой! И автомат немецкий прихватил!

Лямзин крутил перед собой остолбеневшего солдата. В тот момент до Романа еще не дошло, что он чудом спасся. В статую его превратило лямзинское радушие. Разбитый ППШ еще висел на лямке. Оружие крутили в руках, спорили, пытались посчитать попавшие в автомат пули. Лямзин присел на одно колено:

– Гляди, Ромка, вот твоя спасительница!

Роман опустил глаза к поясу. Там висела граната в рубчатом корпусе. На нее бороздой легла отметина, пуля не пробила стенку гранаты.

– Талисман твой, Ромка, храни теперь, не трать, – Лямзин отцепил от пояса гранату и, повертев в руках, вернул владельцу.

К нему вернулась боль, саднило живот: граната от удара пули впилась в тело.

11

Их потрепанный батальон отводили к Городу. Соседи остались оборонять Шилово и еще какую-то деревушку, название которой Роман услышал и тут же забыл. Обе деревни сидели на выгодной горушке, с нее округу далеко видать, а если взобраться на колокольню шиловской церкви, завидный НП получится. Роман даже разглядел место, где речка, одноименная с Городом, впадает в Дон. Лес тянулся вдоль речки от Шилово к Городу, он мог укрыть огромную силу, нужную для обороны. Лежали поваленные снарядами деревья, словно люди с перебитыми позвоночниками, на их ветвях глянцевым блеском светилась не успевшая увянуть листва.

Суетливо менялись местами различные части. Полк НКВД отходил к новым позициям, обогнали на марше зенитчики, неприкаянно мурыжились ополченцы, набранные из местных горожан. Где были эти «новые» позиции, никто не знал: то ли на окраине Города, то ли в его кварталах, то ли в левобережной части, за мостом ВОГРЭС. Все говорили о новом командовании, о секретных приказах, полномочиях на самостоятельный отвод.

В наступавших сумерках пылало зарево. Над Городом стоял красный диск, увенчанный плотной короной удушливого смога. На ярком фоне маячили макушки редких высоток и уцелевших колоколен, а над ними кружили самолеты. На холме у перекрестка раздавался стук заступа, там трудилась похоронная команда.

Отступали через лес. Внизу под холмом не торопясь текла речка, делившая Город пополам, шли вверх по ее течению. Лес закончился, пошел ровный пустырь, но и тут на холмах попадались рощицы, похожие на ту, заветную, и Роман вглядывался в деревья, невольно искал свое, удушенное. Деревья были заново изранены. Под вечер сюда проскочили вражьи танки, земля от них еще не остыла.

Вряд ли это были рощи из детства Романа. Город за эти годы разросся, вобрал в себя тихие лесные островки, поглотил их. Где-то они остались, как заводские курилки, обнесенные невысокой оградой, с беседкой в середине. Кое-где превратились в зеленые пятачки в семь-восемь стволов, с парой лавочек и столиком для домино, с веревочной качелью, скворечником, доской объявлений и построенным из подручного хлама детским шалашом.

Роман и сам видел, что Город теперь иной. Они вошли в него, но солдат не узнавал Города. Индустриализация и война сделали его незнакомым. Пожары не стихали.