— Верно ли, что проникнувшись преступными идеями французских революционеров, вы прибыли в Российскую империю для подготовки мятежа?

Много, очень много вопросов. Остужев старался отвечать пространно, чтобы допрос длился подольше — это тоже отвлекало. Он ничего не говорил о том, как Штольц познакомил его с Дюпоном, и о том, что узнал о волшебных предметах и их значении в истории и политике. Его не спрашивали, он и не говорил. В целом Остужев старался говорить правду, но если допрашивающий нажимал — мог и согласиться со своей виной. Будущее его не интересовало. Пусть ссылка, пусть каторга, да пусть хоть повесят — он и сам казнил себя каждый день.

Но однажды прямо к нему в камеру зашел не похожий на дознавателя человек. Он был высок, худощав и, пожалуй, некрасив. Серые, проницательные глаза смотрели, кажется, со злостью, хотя возможно, на самом деле были безразличны. Лет ему было около сорока, как показалось Александру. Позже он узнал, что преувеличил возраст сановного собеседника. Человек сел на принесенный солдатом табурет, дождался, пока солдат выйдет и, в упор, разглядывая арестанта, коротко представился:

— Аракчеев, Алексей Андреевич.

Остужев, едва присевший после того, как гость опустился на табурет, снова встал. И дело было не в грозном имени царского любимца, а в тех словах, что слышал он о тогда еще бароне Аракчееве от своего начальника Штольца. Именно Аракчеев, несмотря на молодой возраст, принял на себя всю тяжесть борьбы России за предметы, определявшие судьбы мира.

— Сядьте, Александр, — Аракчеев закончил осмотр собеседника и, кажется, остался им не слишком доволен. — Итак, на допросах вы ни словом не обмолвились о предметах. Почему? Вас ведь могут на каторгу отправить. Вы отправились с государственным поручением, а стали секретарем у Бонапарта. Служили революции, так сказать. На вас теперь кровь божьего помазанника, и не только его — много крови по Европе растекается, и это еще только начало.

— Я не говорил о предметах, господин барон, потому что считаю для себя эту историю законченной. Мне неприятны эти игры, и я почел бы за счастье забыть о предметах, и обо всем, что их окружает. А каторгу я заслужил.

— А вот это верно! — оживился Аракчеев. — Одними только вот этими словами вы заслужили двадцать лет каторги, а потом я бы вас вздернул повыше. Ах да! Я слышал, у вас там несчастная любовь приключилась? Даже, вроде как, померла итальяночка? Ну да, эти дела-то, они важнее других! Вас за тем и посылали — романы с итальянками крутить, и Карл Иванович Штольц, покойный, вам завещал: крути, Саша, романы, плюй на все остальное!

Лицо Остужева исказила гримаса боли. Он никому не говорил о Джине Бочетти и ее судьбе. Значит, вести пришли из Европы, скорее всего — от мсье Дюпона. И теперь чужие грязные руки копались в самом сокровенном.

— Вот вам самый главный вопрос, Остужев, — барон немного успокоился. — Отвечайте: почему Лев все еще находится у Бонапарта? Вы были его личным секретарем, десятки раз оставались с генералом наедине. Почему Лев все еще у него?!

— Я дворянин, а не убийца! — Остужев выпрямился. — Бонапарт считал меня своим другом, а я был шпионом. И пусть его дружба ничего не стоит, все равно я вел себя недостойно. Убить же его не приходило мне даже в голову. Кроме того, генерал весьма предусмотрителен и постоянно окружает себя охраной.

— Не можете убить сами — наняли бы холопов, если, по-вашему, это более приличествует дворянину! — Аракчеев недобро осклабился. — Все хотят быть чистенькими! А у итальянцев вы спросили, почем обошлось им ваше благородство? Так это только начало! И вы прекрасно знаете, что благодаря Льву сильная армия становится непобедимой! Вы голой Европу оставили в одной клетке с этим корсиканским головорезом, якобинцем, революционером, чудовищем, для которого нет ничего святого!

— Вы чересчур резки в оценках генерала... — промямлил Остужев.

— Резок?! — Аракчеев вскочил было, но усилием воли заставил себя успокоиться. — Александр, единственные европейцы, которые теперь могут себя чувствовать в относительной безопасности — англичане. Да и то, до поры до времени, пока Бонапарт силушки не наберет. Сидят англичане за проливом, а флот у них такой, что... Ну, тут тоже все непросто, ты должен понимать. Так вот эти англичане готовы все свои корабли в разные стороны развести, чтобы только Бонапарт высадился на их островах. И плевать им, что за каждого француза придется пятерых своих отдать! Плевать, что Ирландия поднимется — по десять, по двадцать, да хоть по сто жизней они заплатят за жизнь, красной от крови сделают всю Британию — только бы получить Льва! Вот что такое Лев. А ты был с ним рядом, и ничего не сделал. Ценой своей жизни должен был доставить Льва в Санкт-Петербург, или хотя бы попытаться. А ты в благородство стал играть? Романы крутить?

Остужев понял, за что этого человека так многие не любили. Во всей его манере, в выражении лица, глаз, читалось одно: дело превыше всего, а на остальное у меня времени нет. С таким не пошутишь, и о высоких чувствах не поговоришь.

— Осмелюсь заметить, что простым англичанам Лев не нужен, — сказал Александр. — И войны им не нужны. Не они получат Льва, и даже не Британия, а охотники за предметами. И воспользуются они Львом не в интересах простых людей.

— Ну конечно! — всплеснул руками. Аракчеев. — И не в интересах России, вот о чем, прежде всего, думай! Только англичанам простым ото Льва польза будет очень простая: у новых обладателей предмета гнездо в Лондоне, а значит, нога вражеского солдата не ступит на острова. Наоборот, английский сапог будет топтать Европу. А до наших границ не так далече, как тебе кажется. Ладно, вот что мне скажи, как лично знающий Бонапарта... Пойдет он на авантюру? Сунется в Ирландию с десантом?

Прежде чем ответить, Остужев хорошенько подумал. Он вспомнил Бонапарта так явственно, будто он вот сейчас находился в камере. Невысокий, но величественный, Наполеон стоял у зарешеченного окна, сложив руки за спиной, и думал. Думал четко, как машина, просчитывающая все варианты.

— Нет, — решительно ответил Александр. — Бонапарт не сунется льву в пасть, я сейчас о британском королевском льве. Хотя бы даже потому, что по специальности он артиллерист, и военными успехами во многом обязан именно мудрому руководству артиллерией. При всем желании он не сможет доставить на острова достаточно пушек, чтобы хоть отдаленно сравниться с британской мощью. А без артиллерии Бонапарт может воевать долго, но с единственным финалом — проигрышем всего. Он знает, что Лондон не запугать. Он немало знает о предметах, хотя Колиньи, возможно, солгал ему в чем-то. И хотя Колиньи с ним больше нет...

— Есть! — оборвал его Аракчеев. — Колиньи снова при генерале и пользуется большим его доверием. Вот только не зря ли Бонапарт ему доверяет... Впрочем, господин Остужев, вас это уже не касается. Вы ведь вышли из игры, верно? Что ж, хватит вам тут прохлаждаться, — барон встал и зябко поежился. — Мрачное все же место! Отправляйтесь во Владимир, к батюшке с матушкой, и забудьте обо всем, что с вами случилось. И об итальянке той тоже забудьте. Женитесь на румяной барышне из мелких помещиков, да хлебайте щи. Прощайте.