это символ здешнего тёмного естества, её округлые плечи сияют как зрелые плоды, а набухшие соски делают грудь высокой. Запах её кожи, запах амбры, масел и трав волнует, но ещё больше волнует удивительный дикий тембр её голоса, в котором слышны и взволнованные девичьи ноты, и писклявые детские голоса, и хриплые боевые выкрики; радует живая и прозрачная краснота её языка, который подобен какому-то влажному цветку, и который то и дело мелькает между зубами, когда она говорит. Есть что-то поэтическое, весеннее и страшно соблазнительное в этом румяном языке, который единственный на этом тёмном теле свидетельствует о таинственности и интимности этого существа. Только когда говорит негритянка, когда видна влажная краснота внутренности её рта, только тогда человек полностью осознает её наготу.

Голошеий орёл-охотник кружит над нами. Купающиеся, те, что намыливали друг друга травами и массировали соломой, кричат, чтобы его отпугнуть.

Когда около двух часов дня мы пристаём к берегу, лишь несколько рассохшихся пирог и слегка утоптанная земля свидетельствуют о том, что тропинка, которая резко поднимается вверх сквозь густую прибрежную зелень, ведёт в Алепе26. Всю эту зелень, этот густой лес составляют пальмы с гроздьями бананов и кокосов, хлебные и кофейные деревья. Я только сейчас вижу, что большая часть подступающей к реке горы – ухоженная делянка, и это дело рук здешних крестьян. Эта плотная полоса растений между настоящим тропическим лесом и рекой, атакуемая лианами, ползучими стеблями и папоротниками, на самом деле является созревающим урожаем. Мы считаем урожаем и пищей колосья, а здесь урожай – это буйное зелёное дерево, в кроне которого прыгают обезьяны, а с веток свисают змеи.

Алепе – это две-три плетёные хижины на поросшем лесом холме, который возвышается над другими, тоже лесистыми, окрестными холмами, расположенными вдоль реки, между нею и густым лесом. Пьянящий аромат зелени, тропического цветения и свежести окружает эти домики. Трава мягкая, нетоптаная, и над ней страстно перекликаются невидимые для нашего глаза птицы. Миллионы насекомых слаженно выводят свою песню. Величественное одиночество и величественное соучастие с природой – простое и дружественное. Шагая по узкой тропке к плетёным хижинам в Алепе, я будто бы шёл таким же путём, ведущим через одиночество и жизненное единство, как в окрестностях Студеницы или в хорватской Фужине27.

Белый управляющий Алепе уже несколько лет как уехал и возвращаться не намерен, его пока что замещает вечно больной крестьянин-туземец, дни напролёт полёживающий в гамаке. Он отпирает мне дверь постройки, которая служит пристанищем (гостевым домом) белым людям, если их сюда занесёт, а это столь редкий случай, что, переступая порог, ты видишь разбегающиеся во все стороны полчища рептилий и насекомых, которые её населяли. Небольшая лесенка выводит с крохотной веранды на тропинку, которая сначала круто спускается вниз, а потом так же круто забирает вверх к посёлку: лавки, рыбацкие хижины, корзины. Пока бой разбирает моё походное ложе, а камердинер, расставив столы и стулья, готовит обед из консервов, я наблюдаю, как по тускло-красной тропе шествуют чёрные силуэты крестьян, закутанные в синие платки. Их вертикальные тела, уменьшенные согласно закону перспективы, похожи на тела пёстрых ящерок, спускающихся вниз по стене моей хижины. Колибри, птички красно-зелёного яркого оперения, крошечные, как насекомые, порхают с цветка на цветок.

После позднего обеда мне предстоит сплавляться на пироге через речные перекаты. Глава Алепе отправляет в деревню паренька, поручив ему найти людей, умеющих управлять пирогами. Через полчаса на тропе, ведущей к моему дому, возникает первый из них. Идёт быстро, одной рукой почёсываясь в голове, другой придерживая узкое короткое весло. За ним – второй, затем и третий. Каждый – со своим веслом. Весёлые, приветливые, они сразу же ведут меня к реке. Лишь один из них худо-бедно понимает пару слов по-французски, поэтому я и не стремлюсь вести с ними разговор.

Растко Петрович с жителями деревни

Из ряда длинных, узких пирог, грубых, выдолбленных из толстых стволов деревьев, они выбрали одну, совсем не похожую на чудесные пироги Фритауна. С большими ухищрениями мне удаётся усесться посередине и при этом не перевернуться. Сидя по краям, на самых концах ствола, юноши принимаются грести. Один спереди, двое сзади. Чтобы одежда им не мешала, они задрали свои тоги, обмотав их вокруг шеи. Оказавшись посреди бурной реки, воды которой вздымаются, разбивая одну волну о другую, в окружении лесных зарослей, очертания которых скачут у меня перед глазами, я ощущаю прилив счастья. Я плыву в настоящей туземной лодке, мчащейся вперёд волей этих нагих парней, все мысленные устремления которых сводятся лишь к одному: удержать лодку в струе; но это не подневольная мысль, – скорее, врождённое стремление достичь наибольшей чёткости, которое не утомляет ни летящего орла, ни гончую, преследующую дичь.

В какой-то момент поворачиваюсь, чтобы их сфотографировать. Это вызывает у них дикий хохот, сдерживаемый лишь заботой о том, чтобы не потерять контроль над лодкой. Тёплый, мягкий, звонкий смех туземцев – так они отзываются на всё, что их интересует, радует или воодушевляет. Кто бы мог сказать, что жизнь этих людей, то и дело смеющихся, на самом деле полна невзгод и опасностей, которые они склонны видеть во всём, что их окружает. Этот смех нельзя назвать развязным, пошлым гоготанием. Это смех от души, непродолжительный, взрывной. Бесшабашное эхо вечного детства.

Первая деревушка, в которую мы входим, снова по узкой тропинке сквозь заросли, – маленькая Монгази, не путать с селом Монга, которое больше. Жители деревни, встречая меня, говорят, что их деревня – Маленький Париж. Мысль мне нравится. Разве во время отступления28 жители Андриевицы не бахвалились тем, что княгиня Ксения29 считала Андриевицу маленьким Парижем, разве не говорили в Сплите: «Что такое пустой Лондон против Сплита-города»?!

Маленькая Монгази, пусть и совсем не похожая на Париж, – всё же дивная деревушка. Её новые чистые хижины обмазаны африканским краснозёмом, а в самом центре деревни растёт огромное дерево, усыпанное розовыми цветами. Впритык к посёлку, нависая над ним, кудрявится густая зелень банановых пальм и деревьев какао. Всё это богатство – собственность молодых людей из большой Монги, которые четыре года назад отселились из родной деревни, обзавелись семьями и основали это новое поселение. Так что здесь нет ни стариков, ни старух, а дети ещё толком не успели научиться уверенно держаться на ногах. Весь этот юный мир трудится увлечённо, обретая новые богатства. Они говорят о себе: «Мы богаты!»

Пирога продвигается к Монге. Эта деревня гораздо больше, постройки более ветхие, старые, сложенные из глины, которая