– Вечно ты разговариваешь со мной, как с ребенком! – раздраженно заметил он. – А ведь ты не так уж намного меня старше!

– Это все от любви, – честно признался Фрейзе. – Это я так любовь свою показываю. И уважение. Для меня ты всегда будешь тем тощеньким маленьким послушником, страшно похожим на воробушка.

– А ты всегда был похож на здоровенного гуся, жалкий поваренок, – с улыбкой поддразнил его Лука.

– Кинжал не забыл? – заботливо осведомился Фрейзе.

Лука похлопал по голенищу сапога, где, как всегда, был спрятан кинжал в ножнах.

– Между прочим, тут все утверждают, что новая аббатиса никакой склонности к монашеству не имела и воспитывали ее совсем для другой жизни, – сообщил Фрейзе, вновь несколько осмелев, хотя Лука только что запретил ему передавать кухонные сплетни. – Вроде как по завещанию отца ее сюда отправили. Можно сказать, насильно. И теперь, когда она принесла святые обеты, ей уже никогда отсюда не выйти. Вот какое наследство отец ей оставил! А все остальное ее брату досталось. Да ведь это все равно что заживо в стену замуровать! И, говорят, с тех самых пор, как она здесь появилась, у монахинь и начались всякие видения, они даже кричат во сне. Полдеревни считает, что с новой аббатисой сюда сам Сатана проник. А все потому, что сама-то она совсем в монастырь и не хотела.

– А что в деревне говорят о ее брате? Он-то каков? – спросил Лука, не выдержав искушения и все же внимательно слушая эти сплетни, несмотря на прежнее свое решение.

– Ничего особенного, только хорошее. Добрый и рачительный хозяин, хорошо своими землями управляет, очень щедр по отношению к аббатству. Аббатство-то еще его дед построил и на две части разделил – с одной стороны женский монастырь, а с другой мужской. Монахини и монахи вместе служат мессы в соборе. А его отец, можно сказать, полностью оба монастыря содержал и передал женскому в вечное владение лес и верхние пастбища, а мужскому выделил несколько ферм и возделанных полей. Так что монастыри существуют совершенно независимо друг от друга, но вместе трудятся во славу Господа нашего и помогают бедным. И новый хозяин этих земель в свою очередь поддерживает аббатство. Отец-то его был крестоносцем, славился своей храбростью и всей душой верил в Господа. А новый дон Лукретили вроде бы потише, живет у себя в замке, любит мир и покой. Говорят, он очень заинтересовался этим расследованием, но хочет, чтобы все прошло тихо, чтобы ты все выяснил, вынес справедливое решение, сообщил, кто во всем виноват, и вывел на чистую воду всех нечистых, и тогда все здесь вернется на круги своя.

Над головой у них колокол прозвонил хвалитны, созывая монахинь на первую утреннюю мессу.

– Идем, – сказал Лука и первым двинулся в сторону монашеских келий и прекрасного собора.

Музыку они услышали, еще идя через двор, освещенный горящими факелами, которые несли в руках следующие вереницей монахини, одетые в белое и поющие на ходу, точно хор ангелов. Белые женские фигуры, скользящие по двору в жемчужном утреннем свете, были так прекрасны, что Лука даже немного попятился, да и Фрейзе примолк, слушая эти дивные, безупречно чистые голоса, взмывающие в рассветные небеса. Затем их нагнал брат Пьетро, и они втроем последовали за хором монахинь и заняли места сзади, в алькове. Две сотни монахинь в белых апостольниках заполнили места для хора по обе стороны отгороженного ширмой алтаря и выстроились рядами лицом к нему.

Мессу служили, точнее, пели несколько голосов: ровный баритон священника у алтаря звучно выпевал латинские слова молитвы, и ему вторили нежные сопрано женщин. Лука смотрел на высокий купол собора, на прекрасные каменные колонны с резными изображениями цветов и фруктов, на сводчатый потолок, где серебряной краской изображены были луна и звезды, и все это время, слушая вторящие священнику чистые голоса монахинь, пытался понять: что же могло так мучить этих святых женщин по ночам и где они берут силы, чтобы после этого, каждое утро вставая на рассвете, так дивно петь, обращая к Богу слова своих молитв?

Под конец службы трое гостей остались сидеть на каменной скамье у задней стены церкви, а монахини гуськом проходили мимо, скромно потупившись. Лука внимательно вглядывался в их лица, пытаясь отыскать ту молодую женщину, которую прошлой ночью видел в таком отчаянии, но все эти бледные лица, скрытые белыми покрывалами, казались ему чрезвычайно похожими друг на друга. Он попытался рассмотреть ладони монахинь, надеясь увидеть кровавые следы от распятия, но руки у всех женщин были крепко стиснуты и спрятаны в длинные рукава. Когда монахини, тихо шурша своими сандалиями по каменному полу, вереницей вытекли из дверей храма, за ними последовал священник, который тут же остановился возле молодых людей и доброжелательно сообщил им:

– Я вместе с вами позавтракаю, прервав свой пост, но затем вынужден буду вернуться на свою половину аббатства.

– Так вы не постоянно отправляете здесь службу? – спросил Лука, сперва пожав священнику руку, а затем опускаясь на колени, чтобы получить его благословение.

– Наш монастырь находится во второй половине этого огромного здания, – пояснил священник. – Первый владелец замка Лукретили решил основать сразу два религиозных дома: один для мужчин и один для женщин. Мы, священники, каждый день приходим сюда служить мессу. Но, увы, женский монастырь принадлежит ордену монахов-августинцев. А наш – ордену доминиканцев. – Он наклонился к Луке. – Как вы понимаете, да и на мой взгляд, для всех было бы куда лучше, если бы и женский монастырь оказался в лоне доминиканского ордена. Тогда за монахинями присматривали бы члены нашего братства, и здесь царили бы та же дисциплина и порядок, что и в нашем монастыре[6]. А в ордене августинцев порядки таковы, что этим женщинам, по сути дела, позволено делать все, что они хотят. И вот пожалуйста, сами видите, что здесь происходит.

– Но они же соблюдают все требования и присутствуют на всех службах, – запротестовал Лука. – Они же не слоняются по двору без присмотра.

– Только потому, что сами этого хотят. А если вдруг расхотят или еще что-нибудь выдумают, так, боюсь, совсем одичают. У них нет никаких правил в отличие от нас, доминиканцев, считающих, что все на свете имеет свои разумные рамки и пределы. Внутри ордена августинцев каждая святая обитель может жить так, как захочет. Они и Господу служат так, как сами считают нужным, и в результате…

Он внезапно умолк, поскольку к ним подошла сестра Урсула, бесшумно ступая по прекрасным мраморным полам собора.

– Ну, вот и сестра-алмонер пришла, чтобы пригласить нас позавтракать! – воскликнул он.

– Вы можете позавтракать в моих покоях, – сказала сестра Урсула. – Там и камин уже затопили. Прошу вас, святой отец, покажите дорогу нашим гостям.