— Кажется, мне лучше, — с глубоким вздохом сказала Дайна. — Боль проходит.

— Вот и хорошо.

— У тебя усталый вид, любимый. Ты бы отдохнул.

— У меня есть хорошая новость, — улыбнулась она, — хотя сейчас, пожалуй, не время делиться ею. Я хотела сказать тебе об этом в саду, любуясь закатом.

— Сейчас самое время для хорошей новости. — Скилганнон напился воды. Горло опухло, воспалилось, и глотать было больно.

— Сораи бросила для меня руны. У нас будет мальчик. Сын. Ты счастлив?

Его сердце словно пронзили раскаленным добела железом.

— Да, — сказал он. — Очень.

— Я на это надеялась. — Она умолкла, а потом опять стала бредить, вспоминая, как была в гостях у отца. — Он купил мне ожерелье с зелеными камнями, — говорила она. — Сейчас покажу. — Она порывалась сесть, и Скилганнон, удерживая ее, отвечал;

— Я уже видел. Очень красивое. Лежи, не вставай.

— Я совсем не устала, Олек. Пойдем погулять в сад.

— Погоди немного, и пойдем.

Она болтала без умолку и вдруг прервалась на полуслове. Видя, как застыло ее лицо, он подумал, что она спит, и потрогал ей горло. Пульса не было. Скрючившись на мгновение от острой боли в животе, он лег рядом с Дайной и обнял ее.

— Я не хотел влюбляться в Джиану. Если б я мог выбирать, то выбрал бы тебя. О такой, как ты, мужчина может только мечтать. Ты заслуживала лучшего мужа, Дайна.

Так он пролежал несколько часов. Жар усилился, и Скилганнон тоже стал бредить. Перебарывая горячку, он заставил себя встать с постели и свалился на пол. Кое-как он выполз в сад, а после на луг за оградой.

Скилганнон плохо помнил, что было потом. Он скатился по крутому склону и пополз к стоящему вдали дому. Послышались голоса, и чьи-то руки бережно подняли его.

Очнулся он в тихой комнате монастырского госпиталя. Рядом с его постелью было окно, и в нем синело безоблачное небо, по которому летела белая птица. В этот миг время застыло, и Скилганнон испытал… он до сих пор не знал что. На одно-единственное мгновение он почувствовал, что он, небо, комната и птица — это одно целое, омытое любовью вселенной. Потом это чувство прошло, и боль вернулась. Не только телесная, от вскрытых бубонов, но и душевная. Он вспомнил, что Дайны больше нет. Никогда уже она не возьмет его за руку, не поцелует в губы. Не будет лежать рядом тихими летними ночами, нежно лаская его.

Отчаяние впилось в его сердце когтями, как ворон.

Немного позже к нему пришел молодой монах.

— Вы счастливый человек, генерал, и очень сильный. По всем правилам вам полагалось бы умереть. Я не знаю никого, кто одержал бы над чумой такую победу. Одно время ваше сердце стучало так, что я потерял счет его ударам.

— Удалось ли остановить чуму?

— Нет, генерал. Она распространилась по всему королевству и за его пределы. Смерть соберет обильную жатву.

— Исток мстит нам за наши грехи.

— Бог никому не мстит, генерал. Чума поразила нас из-за человеческой алчности.

— Что ты хочешь этим сказать?

— На северо-востоке живет племя колеаров. Вам приходилось слышать о нем?

— Да. Кочевники, сородичи надиров и чиадзе.

— Вы правы. У них есть одно поверье: увидев мертвого сурка, они откочевывают на новое место. В сурков, согласно их вере, переселяются души колеарских мудрецов, и колеары на этих зверьков не охотятся. Мертвый сурок означает, что духи мудрых ушли прочь и что племени следует перейти на новые пастбища. Во время войны колеаров сгоняли с их земель и убивали, считая их врагами королевы. Новые поселенцы, прельстившись мехом сурков, начали ставить на них капканы. Мех действительно хорош, но пришлые звероловы не знали, что сурки могут быть разносчиками чумы. Сначала заразились они, потом их семьи, потом торговцы, скупавшие у них мех. Чума пришла в восточные города, и жители обратились в бегство, разнося ее повсюду. Не странно ли, что простые, темные колеары знали, как избежать чумы, а мы, мнящие себя просвещенными людьми, навлекли на себя подобное бедствие?

Скилганнон, слишком уставший, чтобы спорить, погрузился в сон, но после часто вспоминал слова монаха. Если подумать, то ничего странного в этом нет. Еще один из первых пророков сказал, что древо познания приносит плод самомнения.

Скилганнон, вздохнув, снова превратился в брата Лантерна, разделся и занялся гимнастикой. Постепенно его мысли освободились от напряжения. От разминки и упражнений на равновесие он перешел к стремительным прыжкам, высоко выбрасывая руки и ноги.

Вспотев, он снова оделся и стал коленями на камень.

Впервые за много дней он вспомнил о своих мечах и стал гадать, как настоятель поступил с ними. Продал или просто выбросил в какую-нибудь яму? Расстаться с Мечами Дня и Ночи оказалось тяжелее, чем он себе представлял. Когда он отдавал их Кетелину, руки у него дрожали и в сердце закралась паника. Много недель потом он боролся с желанием потребовать мечи обратно, подержать в руках. Он был так болен, что не мог принимать твердую пищу. Страдания, переносимые им, были прямо противоположны ликованию, охватившему его, когда королева вручила ему мечи. Тогда одно лишь прикосновение к костяным эфесам наполняло его силой и решимостью. Не верилось, что эти клинки созданы отвратительной старой ведьмой в выцветшем красном платье, стоявшей рядом с молодой королевой. Она показалась Скилганнону еще безобразнее, чем при их первой встрече. Жидкие седые космы липли к ее облысевшему черепу, как туман. Когда-то она, должно быть, была дородной, и теперь кожа на ее лице и шее свисала складками. Глаза слезились, на одном сидело серое бельмо.

— Что, Олек, хороши они? — проскрипела она.

От ее голоса он покрылся мурашками. Отвернувшись, чтобы не видеть ощеренных в улыбке гнилых зубов, он признал:

— Очень хороши.

— Мечи у меня не простые. Один я сделала для Горбена много лет назад, и он с ним чуть ли не весь мир завоевал. Эти клинки, что ты держишь в руках, прибавляют сил и проворства своему владельцу. Они достойны короля.

— Я не хочу быть королем.

— Потому-то королева и дарит их тебе, Олек Скилганнон, — засмеялась старуха. — Твоя верность столь редкое качество, что ей, можно сказать, цены нет. С этими мечами ты выиграешь много сражений и отвоюешь назад наашанские земли для своей королевы.

Оставшись наедине с королевой, Скилганнон высказал свое беспокойство:

— Старуха — воплощение зла. Я не хочу владеть ее мечами.

— Слишком уж ты суров, Олек, — со смехом возразила королева. Они сидели рядом, и он чувствовал, как пахнет духами от ее черных волос. — Относительно Старухи ты еще мягко выразился, но нужно же нам отвоевать Наашан — ради этого я готова пустить в ход любые средства. — Она достала из-за пояса нож и поднесла его к свету. На длинном кривом лезвии виднелись древние руны. — Смотри, что дала она мне. Правда, красивый?