– Уверен?

Творимир коротко кивнул. И, толкнув плечом дверь караулки, вышел. «Опять не к месту прошлую жизнь вспомнил, – понял Ивар, сквозь заиндевевшее окошко провожая взглядом широкую спину своего телохранителя. – Который раз за этот месяц. Зачастил, однако. С чего бы?»

– Стареем, друже, – с невеселой улыбкой пробормотал он, отводя взгляд. – Стареем… Н-да!

Нэрис, одной рукой придерживая концы шали, подняла повыше жестяной подсвечник. Толку от него было мало – дрожащий огонек одной-единственной свечи был не в состоянии разогнать холодный мрак погреба. По ногам сквозило, в углах шуршали лапками крысы, но леди Мак-Лайон отступать не собиралась.

– Эй! – Постаравшись придать своему голосу хоть малую толику уверенности, она сделала еще пару шагов и остановилась. – Эй, ты тут?

Погреб молчал.

– Дружочек! – снова позвала она, озираясь по сторонам.

Темные очертания бочек, мешки с овощами, подвешенные к потолку окорока – ни звука, ни движения. И пронизывающий холод.

– Дружочек, ты здесь?.. Ну ответь же! Я тебя обыскалась!

Справа что-то царапнуло камень. Нэрис примолкла, навострив уши, но через долгую минуту вынуждена была признать, что это лишь очередная голодная крыса. Брауни как сквозь землю провалился. И ладно бы он просто еще вернуться не успел! Однако перед ужином Нэрис своими глазами видела, как один из отцовских псов, сунувшись под стол за упавшим куском, испуганно взвизгнул и дунул вон из кухни с такой быстротой, будто за ним черти гнались. Собаки у лэрда Вильяма были рабочие, охотничьи, и крыс давили со скуки десятками. Кошек в замке не держали. Так от кого же, позвольте спросить, здоровенный кобель, как щенок месячный, поджав хвост, шарахнулся?..

Жестянка качнулась в дрогнувшей руке, на каменный пол пролился воск. Света, и без того жиденького, стало еще меньше. «Сейчас погаснет, – с досадой подумала Нэрис, быстро обернувшись в сторону двери, – и набью я себе шишек! Ну что он от меня прячется? Все одно ведь прошлой ночью лишнего наболтал, какой резон таиться? Наказание сплошное!»

Свеча предупреждающе зашипела. Леди Мак-Лайон тихонько чертыхнулась и, сведя брови на переносице, выпалила в темноту:

– Выходи, тебе говорят! Мало мне твоих страшилок вчерашних, так теперь я еще полночи буду по замку рыскать? Нам отплывать на рассвете, как тебе не совестно?!

Никто не отозвался.

– Ах, так? – возмутилась она. – В молчанку играть будем, значит? Ладно!

Нэрис грохнула подсвечник на пыльную крышку сундука и решительно уселась рядом, скрестив руки на груди:

– Никуда я отсюда не уйду, покуда не явишься! И ежели насмерть до утра замерзну, то так и знай – это ты виноват. Только пугать и горазд, а как…

– Ну, пошла честить, – прокряхтел от стены знакомый надтреснутый голосок. – Здесь я. Подняла бучу до самой крыши. С сундука-то встань, платье угваздаешь.

– Не встану!

– И чего вредничать? – Темный комок шерсти подкатился к подолу ее платья и, сопя, вскарабкался наверх. – Чай, не враг я ни себе, ни тебе, ужо пришел бы, как все улягутся… Так ведь нет, неймется ей. Вынь да положь сей же секунд! Терпение надо иметь. Такое мое мнение.

Нэрис улыбнулась. Холодный мрак погреба, крысы, собственное недовольство – все тут же отступило на задний план. И даже погасшая таки свеча не умерила радостного облегчения: брауни пришел! Пускай брюзжит, не в первый раз; главное, что дальше прятаться не стал. Значит, не так уж все и плохо?

– Ивар последние распоряжения оставляет, – смущенно пояснила леди. – Засел в спальне сразу после ужина, ничем не выманить. Так и будет небось до рассвета пером скрипеть, знаю я его. Как же ты пришел бы?

– Делов-то, – пренебрежительно отозвался домашний дух. – Пусть я в волшбе не первый, да сонную одурь наслать и столетка зеленый может. Когтями щелк – и спит твой благоверный. А вот ежели он тебя сейчас хватится?

– Глупости. Если Ивар в бумаги зарылся, то ему хоть кол на голове теши. А детей я уложила… Да будешь ты рассказывать или нет?!

– Куда ж я денусь, – тяжело вздохнул он. Ссутулился, помолчал, глядя на собственные лапы, и нехотя буркнул: – Расскажу, что можно, дело понятное. Нишкни! Затрепыхалась ужо. Видения – штука такая, с ними никогда не знаешь, что правда, что нет. Оне ить порой прямо говорят, а порой предупреждают только!

– Так ты же вроде хотел посоветоваться? Ну, со своими?

– А я посоветовался. Дак ведь и мудрецы наши – не око всевидящее. Разве что опыту поболе, а так… В общем, молчи и слушай! Хлебом ее не корми, дай попререкаться!

Нэрис послушно притихла. Тон у брауни был серьезный, и раздражать его по пустякам, рискуя остаться ни с чем, ей совсем не хотелось. Еще взбрыкнет, чего доброго, и ломай потом голову – чего от судьбы-злодейки ждать?

– Говорил я со стариками, – после паузы начал хранитель очага, – долго говорил. Все как есть им выложил! И про вас, и про поездку вашу грядущую, и про вчерашнее. Сдуру едва с тобой в море не выпросился – хорошо, язык вовремя прикусил. Мне еще Ирландия по сю пору аукается… Брр! – Он скорчил страдальческую гримасу и, передернув плечами, продолжил: – Как бы то ни было, но меня выслушали. Старое помянули, конечно, не удержались, да судить не стали: мы ведь, брауни, при очаге людском состоим, а какой без вас очаг?.. Стало быть, посочувствовали мне, порасспросили, камланье произвели да бороды узлом и завязали – как быть? Ехать мне с вами, понятно, никак не можно. Да и толку-то? На севере небось своей братии довольно. Еще влезу, как муженек твой, в самое гнездо осиное – всем мало не покажется!

– Так что же делать?

Домашний дух развел лапами:

– Вам – ехать. Мне – предостеречь. Всего рассказывать не велели, чтоб судьбу не искушать, но кое о чем упомянуть дозволили…

Он умолк, будто собираясь с мыслями. Нэрис, вцепившись пальцами в концы шали, вся превратилась в слух. Даже крысы, кажется, прекратили свою извечную возню, и в каменной клети погреба повисла звенящая напряженная тишина.

– Свадьба эта не к добру, – снова сказал брауни. – Врать не буду, ничего такого не видал, но сердцем чую: заварил конунг кашу, все хлебнут по полной миске! Так что вы уж там того… ухо востро держите. Мужу передай, чтоб меж двух мечей не совался – друг о друга не затупятся, а его зацепят. Скажи, чтоб вина хмельного не пил, кольчугу не снимал и на прошлое не оглядывался, целее будет. А пуще всего упреди, чтоб бежал со всех ног, как только дымом потянет! Огонь все преграды сотрет, стужа лютая ему не помеха…

Леди Мак-Лайон медленно кивнула. Черные глазки домашнего духа беспокойно блеснули в темноте.

– Да что там! Супруг твой калач тертый, он небось и без моей указки разберет, в какую сторону повернуть. А вот ты? Ни силы в тебе, ни глаза острого. Каждому слову веришь, каждой слезинкой чужой душу себе рвешь. Оно, мож, и правильно, того не ведаю, а только осторожней будь! Супруга держись, едва снег в воздухе закружит – дверь на засов и наружу ни ногой! А коль так повернется, что лестницу каменную перед собой увидишь да ступишь на нее, не подумавши, – колени в кровь сотри, но одолей, до самой ступенечки последней… И крепко запомни: не оборачивайся, кто бы ни звал! Поняла?