Через несколько дней после того, как Вальдомир торжественно возложил на себя золотой обруч правителя, предводители викингов решили отложиться от конунга, чтобы, по праву и обычаю, пограбить сам город и окрестные селения. Однако новый киевский владетель под страхом смерти запретил грабежи. Возмущенные викинги собрали тайный совет, на котором решили зарвавшегося бастарда умертвить, а Киев разорить, чтоб другим неповадно было. Но Вальдомир оказался истинным потомком Рерихта. Оказалось, что он имел среди свенов и данов своих людей, а потому узнал о заговоре еще до того, как вожаки ударили по рукам. Пока старые викинги делили шкуру неубитого медведя, конунг обратился к молодым, посулив им долю от княжьей дани.

Сонгвар был первым, кто принес ему клятву верности на франкский манер: стал на колено и вложил свои сомкнутые ладони в руки конунга. Затем во главе тут же приданного ему десятка ворвался в терем, где держали совет заговорщики, учинил беспощадную резню, а потом вернулся и вывалил к ногам своего нового повелителя свежеотсеченные головы, одна из которых незадолго до этого сидела на плечах его родного дяди Рутвора.

Глубокой ночью, прознав о расправе над смутьянами, во внутренний двор киевского фронхофа сбежалась, звеня железом, ревущая толпа. Два десятка присягнувших окружили конунга, готовясь защищать его до конца. Но тот решил вопрос миром. Приказал поднять на копьях головы убитых заговорщиков, сам в свете факелов вышел вперед и, пообещав щедрое вознаграждение, предложил всем желающим завтра же отправляться в Константинополь на службу к конунгу ромеев. Служба в гвардии самого могущественного правителя мира — мечта любого данского мальчишки, так что через три дня около пяти тысяч викингов, сменив драккары на легкие челны, отправились к днепровским порогам в поисках новой воинской удачи.

Вначале Сонгвар пожалел, что не пошел вместе со старшими братьями и остальными данами в Константинополь, а остался при конунге. Никакое полюдье, пусть даже и с таких богатых лесов, никогда не принесет такую дань, как добрый поход. Но вскоре выяснилось, что жизнь при Вальдомире, ценящем преданных людей, не так уж и плоха. Не прошло и года, как Сонгвар выстроил на Горе большой деревянный дом, набрал из лесных селений собственный отряд молодых охотников, завел два десятка дворовых слуг и поселил в палатах пятерых рабынь-наложниц.

Молиться Сонгвар ходил вместе с конунгом. Вначале к новому главному богу русов, Перуну, потом к Христу. Да только затея князя с единым державным капищем оказалось пустой. Киевляне не бунтовали, но втихаря все делали по-своему. Под палкой били поклоны грозному, но чужому для них божеству, а по ночам, как и прежде, таскали подношения в густой лес, где стоит молельня почитаемого здесь Велеса.

Сонгвар погладил секиру, потрепал за шею коня и поскакал наверх. Во фронхофе заглянул на свой двор, наскоро задрал подол одной из новых наложниц и отправился к купцу.

* * *

Архонт Владимирос, восседавший на снежно-белом арабском скакуне плотно и осанисто, словно на троне, устало махнул рукой, давая понять, что сегодняшнее крещение горожан, последнее звено в цепи сложных, почти десятилетних политических усилий, направленных на укрепление нового русского государства, завершено. Никита по прозвищу Афинянин, императорский посланник при дворе русского архонта, дернул за шелковый шнурок, продетый в серьгу старшего носильщика. Носилки стали плавно вздыматься вверх, но вдруг пошатнулись, едва не выронив драгоценную ношу, — мимо них, пугая нубийских рабов, в сторону «дворца» пронеслись, щетинясь оружием, злые бородатые всадники.

Хотя эти еще ничего. Говорят, что отец нынешнего русского архонта, Свендославос, вот тот был настоящим зверем. Утопив в крови Хазарский каганат, он вторгся в Болгарию и разгромил ее так, что восточные земли лишились жителей, а западные обратились в имперскую фему. Хочется надеяться на то, что следующее поколение обитателей этой державы, вырванной из лап язычества, приобретет хоть какие-то цивилизованные черты.

Само собой, никто из ромеев не считал, что, приняв крест, русичи немедля повалят в церкви. Но не это важно. Уже при нынешнем поколении по приказу базилевса сюда приедут каменотесы-зодчие, и на месте мрачных деревянных церквушек, больше напоминающих курные избы, встанут гордые храмы. Для народов, не знающих каменных построек, высокие купола и своды — понятное и наглядное чудо. В новых церквях будут проводить богослужения греческие священники. Отсюда потянутся по охотничьим хижинам рассказы о том, как кровожадная язычница Ольга, обратившись в христианство, стала мудрой и справедливой государыней и как ее внук, Владимирос — братоубийца, многоженец, кровосмеситель и блудодей, — воцерковившись, прославил Русь добрыми делами и великими победами…

Брак родной сестры базилевса, порфирородной Анны, с безродным по ромейским меркам северным царьком был ценой, которую потомки Василия Македонянина вынуждены были заплатить за спасение Imperium Romanum. Никита вздрогнул, вспоминая дни, когда восток империи, от Антиохии до Трапезунда, вспыхнул мятежом, войска узурпатора Варды Фоки, не встречая сопротивления, надвигались на беззащитный Константинополь, а Болгария и таврический полис Херсонес объявили о своем выходе из империи. На письма с просьбой о военной помощи, разосланные тогда по обычаю всем дружественным соседям, откликнулся один лишь русский архонт. В ответном послании он соглашался немедленно посадить в моноксилы и отправить в распоряжение базилевса всех своих варангов. Просил за это совсем чуть-чуть — «всего лишь» принцессу Анну. И хотя среди патрикиев согласие базилевса вызвало бурю возмущения, Никита его не осуждал. Он и сам в те дни на месте императора был бы готов, ради спасения династии и державы, отдать родную сестру не то что недавно крещенному язычнику, а хоть в гарем багдадскому халифу!

Горько об этом думать, но судьбу тысячелетней империи тогда решила горстка разбойников. В голове не укладывается, как шесть тысяч варангов, по сути, вспомогательный отряд, разгромили отборную армию, державшую в страхе всех восточных эмиров. Но цена этой победы оказалась страшной и непомерно высокой.

Владимирос, заполучивший в жены единственную сестру базилевса, в чем раньше было отказано и германскому императору Оттону, и Роберту, сыну франкского короля Гуго, теперь не скрывает своего торжества. Он возлагает большие надежды на то, что дети его и Анны смогут породниться с самыми знатными владетелями христианского мира и создадут собственную монархическую династию. Только этим чаяниям русского архонта не суждено воплотиться в жизнь.

Потому что не далее как вчера вечером именно ему, Никите Афинянину, неприятный человек, прибывший в Киев из далекой Птолемиады под видом слуги одного из херсонесских священников, передал бутыль черно-багрового, словно свежая кровь, прославленного еще Горацием знаменитого фалернского вина, которое так любит принцесса Анна. В тайном послании императора, написанном на тончайшем шелковом плате, вшитом в одежды акрского эмиссара, даны четкие распоряжения, которые невозможно истолковать двояко. Человек, доставивший бутылку вина, судя по чертам лица, был родом то ли из Египта, то ли из моавитянских земель. Он представитель очень закрытой секты, которой известны давно утерянные секреты фараонов. Переданное им вино содержит особый яд — даже не яд, а зелье, которое не убьет принцессу Анну, но сделает ее навсегда бесплодной. Потому что базилевс, чтобы спасти империю, может и должен прибегнуть к военной помощи варваров даже ценой неравного брака, но племянники правящего владетеля, прижитые его сестрой от безродного северного архонта, для блага великой Ромейской империи (которое, как известно, превыше всего) никогда не должны появиться на свет…