гордился своим прадедушкой, который был кадровым военным и служил сначала в баварской гвардии, когда у власти был король Отто, а потом — полицейским интендантом в Линдау, на озере Констанц.

Однако единственным, что занимало доктора по-настоящему, были содержательные разговоры между ним и Гиммлером, которые происходили только во время сеансов лечения. Там Гиммлер был не хозяином дома и не шефом тайной полиции и отдельных войск, а просто пациентом, полуголым и счастливым оттого, что может открыться и довериться своему целителю.

Все эти разговоры так или иначе приводили к тому, что целиком овладело разумом Гиммлера, — к войне. Война близко. Война неминуема. Гитлер решил воевать, и это не обсуждается.

И Гиммлер, как молитву, как затверженный урок, повторял свою главную мысль:

— Фюрер хочет войны. Настоящий мир возможен только после того, как мир очистит война. Национал-социализм должен озарить мир своим светом. После войны мир будет национал-социалистическим.

А потом добавлял:

— Пацифизм — это слабость. У Германии лучшая армия во вселенной. И с ее помощью Гитлер построит правильный мир.

Поначалу Керстен никак не реагировал на эти рассуждения. Он не хотел их слушать, не хотел верить и пытался воспринимать это как бред сумасшедшего. Но они выглядели правдоподобно и звучали как неизбежность. Гитлер, злобный сектант, собирался начать самую настоящую бойню. Гиммлер виделся с ним каждый день и просто повторял его слова, как будто записанные на пластинку. Совсем скоро, когда разразится буря, сам Гиммлер — этот тщедушный пациент, сейчас кряхтевший под пальцами доктора и после этого смотревший на него с благодарностью и детским преклонением, — будет самым подлым, самым безжалостным инструментом в руках этого сумасшедшего.

Постепенно Керстен начал отвечать Гиммлеру. Он не надеялся его убедить изменить что-то в готовившихся событиях, но ему бы очень не хотелось, чтобы Гиммлер мог хотя бы предположить, что он это одобряет или ему это просто безразлично.

Он высказался безо всякого смущения: война — это преступление против человечества и все это в конце концов повернется против самой Германии. Одна страна не может захватить все остальные. А у Гиммлера был только один ответ:

— Фюрер сказал…

9

В середине лета Керстен поехал на машине в отпуск в Эстонию. Его юная жена и маленький сын, родившийся в прошлом году, ехали вместе с ним. Погода была великолепная. Из Гааги они неторопливо доехали до своего имения в Хартцвальде, затем — в Штеттин, где вместе с машиной погрузились на пароход, идущий в Таллин — столицу Эстонии. Оттуда было уже совсем недалеко до Тарту — города, где родился Керстен и где до сих пор жил его отец.

Проезжая по местам своего детства, Керстен — вспомнил ли он в это время о мюнхенских рассуждениях Гиммлера? — вдруг сказал, обращаясь к жене:

— Быть может, это наше последнее спокойное путешествие в эти края.

Но ему не было свойственно тратить время на меланхолию или тревогу. Он встряхнул головой, пожал плечами и улыбнулся.

Они приехали к Фредерику Керстену — он не разгибаясь трудился в своем маленьком имении, которое ему оставили по новым эстонским законам. Ему было уже восемьдесят восемь лет, но он все так же любил свою землю, как в молодости, и все так же был жаден до работы и не только. Он был в такой прекрасной форме, что простодушно спросил у сына: не повредит ли его здоровью иметь сексуальные отношения дважды в неделю? Керстен был очень горд отцом. Старик гордился внуком. Ирмгард лучилась весельем и жизненной энергией. То были счастливые дни.

По дороге обратно, проезжая через Штеттин, Керстен и его жена заметили, что обстановка в порту и на прилегающих улицах сильно изменилась. Теперь они кишели солдатами.

Восточная Пруссия, через которую ехали путешественники, напоминала военный лагерь.

Война, о которой Гиммлер говорил Керстену, была уже здесь. Голая, неприкрытая, без прикрас. Немцы собираются напасть на Польшу.

Керстен вернулся в Берлин 26 августа. Еще не успев разобрать чемоданы, он позвонил Гиммлеру, чтобы сообщить о своем приезде. Их отношения стали столь близкими, что прямой звонок Гиммлеру был вполне уместным. Услышав голос Керстена, Гиммлер очень обрадовался.

— Пожалуйста, приезжайте немедленно в штаб-квартиру, я вас очень жду. Спазмы опять возобновились, без вас мне будет очень худо.

Приступ только начался. Двух сеансов хватило, чтобы привести все в норму.

Во время перерывов Гиммлер и Керстен, как обычно, разговаривали.

— В Штеттине и Восточной Пруссии полно солдат. Война скоро начнется? — спросил доктор.

— Я не имею права вам отвечать, — отозвался Гиммлер.

Керстен, спрятав тревогу под понимающей улыбкой, продолжил:

— Знаете, рейхсфюрер, я видел больше, чем вы думаете.

Блаженное состояние, в котором в этот момент находился Гиммлер, развязало ему язык. Он заявил:

— Да, это правда. Мы завоюем Польшу, чтобы приструнить английских евреев. У них тесные связи с этой страной. Они гарантировали им территориальную целостность.

— Но это же будет мировая война! — воскликнул Керстен. — Если вы нападете на Польшу, в войну будет втянут весь мир!

Вдруг голый торс Гиммлера содрогнулся от конвульсивных движений. Керстен был потрясен. За время лечения он слышал от своего пациента кряхтение, стоны, одышку, зубовный скрежет или вздохи облегчения. Но он никогда не слышал, чтобы Гиммлер смеялся. А теперь он хохотал во все горло. Гримаса боли на миг остановила этот приступ веселья, но только на миг. Гиммлер сказал, смеясь:

— Ох. Мне больно, но удержаться я не могу. Вы говорите как человек, который совершенно ничего не понимает. Англия и Франция так слабы и трусливы, что вмешиваться не станут. Возвращайтесь спокойно в Гаагу. Через десять дней все закончится.

10

Польша была раздавлена. Но Англия и Франция вступились за нее. Война не прекратилась.

Однако в нейтральной стране, какой была Голландия[18], ничего не изменилось. Керстен все так же продолжал принимать пациентов, встречаться с друзьями, а дома его ждали его жена Ирмгард и Элизабет Любен — его вторая мать. Несмотря на то что они обе были немками — или как раз из-за этого, — они страстно ненавидели Гитлера и всей душой желали ему поражения.

Первого октября 1939 года Гиммлер через адъютанта передал по телефону Керстену просьбу срочно приехать в Берлин. Рейхсфюрер очень плохо себя чувствует.

Жена Керстена и Элизабет Любен в один голос горячо возражали против этой поездки. Они говорили, что доктор должен прекратить лечить Гиммлера. У этого человека нет никакого права, чтобы его рассматривали как обычного больного. В мирное время — еще куда ни шло. Но теперь, когда этот полицейский палач пустил в ход все средства, чтобы поработить мир,