вперед, дабы предупредить Леламаину о возвращении сына, ибо все опасались, как бы неожиданное известие не навредило ее здоровью.

Пока Ималеддин ехал к дому, Джафар и Месрур отвели персидскую царевну в ее покои. Харун нанес ей слишком жестокое оскорбление, чтобы осмелиться предстать перед ней. Она была женой ему только по договору, который можно было расторгнуть. Двое поверенных халифа сообщили царевне по его поручению, что она свободна и может всю жизнь оставаться во дворце как жена или как дочь Харуна и пользоваться всеми полагающимися почестями.

Персидская царевна в свое время согласилась отдать руку халифу. Она сочла за счастье приумножить число жен повелителя правоверных, но сердце ее оставалось свободным. С удовлетворением приняла она сделанное ей предложение.

— Вы видите во мне, — сказала она посланцам государя, — покорную, благодарную и почтительную дочь повелителя правоверных.

Халиф был счастлив узнать о таком ее ответе и тут же задумал выдать свою приемную дочь за князя всех князей и нового главу эмиров своего государства.

Леламаина и Зютюльбе выбежали навстречу любимому сыну и брату. Ималеддин едва вырвался из их объятий. Проявив ответную нежность, естественную и вполне обоснованную, долгожданный сын вошел в свой родной дом.

— Что это за дворец? — поразился он. — Наш дом был разрушен, разграблен, я ничего не узнаю, хотя помню, что с этого самого места месяц назад меня забрали. С первого взгляда видно, что здесь больше богатств, чем когда-либо было у нас.

— Увы, сын мой! — вздохнула добрая Леламаина. — Эта роскошь — доказательство крайней нашей нужды, в которой мы оказались. Когда тебя схватили, у нас отняли всё, а что осталось, порушили. Мы лишились одежды, хлеба, даже кувшинов для воды, мы не могли заработать, и пришлось мне просить милостыню для себя и твоей сестры. А вчера к нам пришел один человек и предложил восемь тысяч цехинов за руку нашей Зютюльбе. Он высок и хорошо сложен, но это всего-навсего бедуин. Не понравился мне этот жених, но у нас не было даже крошки хлеба. И он послал меня за кади, чтобы тот составил договор… Поначалу этот судья приказал отправить меня в приют для умалишенных, но потом сменил гнев на милость, тысячу раз извинился и бегом помчался сюда, не успев даже надеть бабуши… Пергамент он забыл, и ему не на чем было составить брачный договор, тогда он оторвал кусок от своей фараджи, записал на изнанке то, что полагается, и отдал мне. Вот смотри, здесь всё написано. Еще он оставил нам свое порванное платье и пустился назад без оглядки. Зять мой ушел. А чуть погодя дом заполнили строители, обойщики, каменщики, маляры, золотильщики. Яблоку негде было упасть. Я спрашивала всех, кто такой мой зять, но ни слова в ответ не добилась… Потом принесли сундук с приданым, ткани, мебель и даже ужин, подобный царскому. И всё было прекрасно, но часов в десять явился вали и с ним человек триста, да с факелами: они хотели схватить вора, а нас называли укрывательницами краденого, сыпали ужасной бранью и хотели высадить двери… И вдруг наш зять, откуда ни возьмись, оказался на террасе нашего дома, потом влез в окно, ел, пил, шутил и ухаживал за Зютюльбе так, словно снаружи ему пели хвалебные песни… После ему как будто захотелось спать: шум надоел, и он дал мне свой перстень с какими-то буквами. Я приоткрыла дверь и отдала его вали. Тут всех стражников обуял ужас, и они убежали, а мы легли спать, как ни в чем не бывало… Утром мой зять проснулся, и я рассказала ему о наших делах. Сначала он стал защищать халифа. И что он понимает, бедуин, главарь грабителей караванов? Ведь он наверняка главарь и есть. Я ему всё сказала, и он в конце концов согласился, что халиф был неправ. Но что самое удивительное, этот разбойник собрался пойти и заступиться за тебя. И защитник он оказался хороший. По-моему, дело не так уж плохо, я верю, что этот человек может стать на путь праведный, и тем не менее я очень несчастна, ведь мне пришлось отдать дочь вору, презренному вору.

Слушая мать, Ималеддин поражался всё больше и больше. Вор орудует в открытую и где? В Багдаде! Требует к себе кади, и тот является босиком! Договор, написанный на клочке фараджи, и свидетельства всех этих безумств остались здесь, в этом доме! За один день лачуга превратилась во дворец, достойный самого халифа! Разбойник ушел от городской стражи и ее преследований благодаря какому-то талисману! Было от чего расстроить даже самый светлый ум. И однако, судя по действиям вали против этого чудотворца, он не мог быть никем иным, как вором.

— Матушка, — спросил Ималеддин, — в твоем рассказе правда перемешана с невероятием, и это смущает меня, но как ты могла отдать дочь преступнику?

— Ах, нищета! Всему виной наша нищета! — воскликнула Леламаина.

— Этот хитрец воспользовался бедственным вашим положением, но, хвала небу, оно переменилось. Я — глава семьи, и, пока я жив, моя сестра не может выйти замуж без моего согласия. За меня закон и халиф, и, клянусь Каабой[8]{58}, если ваш разбойник явится сюда, он получит по заслугам.

С этими словами Ималеддин возложил руку на рукоять своей сабли. Его глаза сверкали и заставляли дрожать от страха нежную и тихую Зютюльбе.

— Сколько несчастий! — вскричала ее мать. — И почему халиф не восстановил справедливость днем раньше, тогда нам не пришлось бы обращаться за помощью к этому разбойнику Иль Бондокани.

— Что ты сказала, матушка? — не веря собственным ушам, переспросил Ималеддин.

— Так зовут моего зятя. Не слышишь, что ли? Иль Бондокани. Иль Бондокани! Теперь понял?

— И он женился на моей сестре?

— Послушай, не веришь мне на слово, вот договор, здесь всё написано: «Согласие на брак между Зютюльбе, дочерью вдовы Леламаины, и Иль Бондокани».

Прочитав записку собственными глазами, Ималеддин бухнулся на колени и уткнулся носом в пол. Леламаина расхохоталась.

— Ну вот! И ты туда же! Ах ты, мой герой! Валяешься, как все! Где же твоя сабля? О, славное имя моего зятя! Как хорошо, что я его запомнила. Скоро прибудет караван из Мекки, я выйду ему навстречу, громко произнесу это имя и увижу, как Индия, Армения, Персия, Египет и Ромелия{59} преклонят перед ним колена. Я не пощажу даже верблюдов. Ну