или иной серы уже нигде не горит в наше время», — говоришь ты? ну так что же, что не горит, — верь или не верь этому, как хочешь, и твердо придерживайся этого, как настоящей выгоды, как способа подняться в высшие стадии, к дальним горизонтам и странам. Исчезло ли все это или нет, — думай как хочешь. но ты не должен верить, что исчезло или может исчезнуть из человеческой жизни бесконечное, имеющее практическое значение, выражаясь строго арифметически!

О брат! Разве не было момента, когда бесконечное страха, надежды, сострадания ежеминутно обнаруживалось перед тобой, несомненным и неназванным. Не являлось ли оно тебе никогда как сияние сверхъестественного, вечного океана, как голос глубокой вечности, звучащей где-то до самой глубины твоего сердца? Никогда? В таком случае, к сожалению, причина не в твоем либерализме, а в твоем анимализме. Бесконечное вернее, нежели какая-либо другая действительность. однако только люди могут это различить; бобры, пауки и хищные животные из породы коршунов и лисиц не различают этого!

Слово «ад» еще очень употребительно в английском народе, но мне трудно определить, что оно должно означать. Обыкновенно ад обозначает бесконечный страх, то, чего страшно боится и перед чем дрожит человек, который он старается избежать всеми силами своей души. Поэтому есть ад, если как следует об этом подумать, который сопровождает человека по всем ступеням его истории и религиозного или иного развития, но ад весьма различен у разных людей и народов.

У христиан существует бесконечный страх перед тем, что справедливый Судья может найти их виновными. У древних римлян был, как я себе это представляю, страх не перед Плутоном, который их, вероятно, очень мало пугал, а страх перед недостойными, недобродетельными или что в основном означало у них — немужественными поступками. А теперь, если проникнуть сквозь ханжество и посмотреть на суть вещей, чего же современная душа бесконечно боится на деле и поистине? На что смотрит она с полнейшим отчаянием? Что составляет ее ад? Не торопясь и с удивлением выговариваю я это: ее ад — это страх перед недостатком успеха; боясь, что не удастся приобрести денег, славы или иных земных благ, особенно же денег. разве это не своеобразный ад?

Да, он очень своеобразен. если у нас нет «успеха», на что мы нужны? Тогда было бы лучше, если бы мы вовсе и не появлялись на свет Божий…

В действительности же этот ад принадлежит, конечно, евангелию маммонизма, который имеет и соответствующий рай. Ведь, в сущности, действительность представляется в виде различных призраков; на одну вещь мы смотрим вполне серьезно, а именно на наживание денег. Трудящийся маммонизм делит мир с праздным дилетантизмом, который со свойственным ему аристократизмом пользуется своими правами свободной охоты; слава Богу, что есть хоть маммонизм или что-либо иное, к чему мы относимся серьезно. Лень, — самое скверное, — только одна лень живет без надежды; работай серьезно над чем бы то ни было, и ты постепенно привыкнешь ко всякому труду. В работе лежит бесконечная надежда, даже если эта работа делается ради наживания денег.

Действительно, надо сознаться, что в настоящее время с нашим евангелием маммонизма мы пришли к странному выводу. Мы называем это обществом и вместе с тем открыто признаемся в совершеннейшей разобщенности и изолированности. наша жизнь не взаимная помощь, а скорее, под прикрытием военных законов, которые называются «свободной конкуренцией» и т. д., — взаимная вражда. Мы совершенно и повсеместно забыли, что «наличный расчет» не составляет единственной связи между человеческими существами, и мы твердо уверены в том, что все обязательства человека этим исчерпываются. «Мои голодающие рабочие? — отвечает богатый фабрикант. — разве я их не честно нанимал на рынке? Разве я не уплатил им всей условленной суммы до последней копейки? Что же мне еще с ними делать?»

Правда, поклонение маммоне очень скучная религия. Когда Каин для собственной выгоды убил Авеля и его спросили: «Где брат твой?» — он также ответил: «разве я сторож брату моему? разве я не уплатил брату своему того, что он от меня заслужил?»

О, любящий роскошь богатый купец, сиятельный, занимающийся охотой герцог, разве нет другого средства для уничтожения твоего брата, кроме грубого способа Каина?

«Хороший человек уже обещает кое-что своею наружностью, своим присутствием в качестве спутника в жизненном странствии». Беда ему, если он забудет все такие обещания, если он никогда не поймет, что они были даны. Для омертвевшей души, которая преисполнена лишь немым идолопоклонством чувств, для которой ад и недостаток в деньгах имеют одинаковое значение, все обещания и нравственные обязанности, неисполнение коих не подлежит судебному преследованию, как бы не существуют. Ей можно приказать уплатить деньги, — но больше ничего. Во всей прошлой истории я не слышал о таком обществе где бы то ни было на Божьем свете, которое основывалось бы на такой философии; и, надеюсь, во всей будущей истории не найти ничего подобного.

Не так создана вселенная; она создана иначе. Человек или нация людей, думающих, что они так созданы, простосердечно продвигаются дальше, шаг за шагом, но мы знаем, конечно, куда. В последние два века атеистического правления — теперь почти двести лет прошло с благословенного водворения священной особы его величества и защитника веры Карла II — мы, по моему мнению, в достаточной мере исчерпали ту прочную почву, по которой могли еще ходить, а теперь мы стоим на краю пропасти в страхе и опьянении и надеясь отступить назад!

Дело в том, что из того, что мы называем атеизмом, вытекает еще такая масса других «измов» и ошибок, каждого из коих преследует соответствующее несчастье! — Душа не ветер, заключенный в капсулу. Всемогущий Создатель не часовщик, который когда-то, в доисторические времена, сделал часы из вселенной и сидит с тех пор перед ними и следит, что с ними творится! Вовсе нет. Отсюда происходит атеизм, отсюда являются, как мы говорим, многие другие «измы», и итогом всего является рабство, противоположность героизму, печальный корень всех страданий, какими бы именами они ни назывались. И действительно, точно так же как ни один человек никогда не видел вышеупомянутого ветра, заключенного в капсулу, и считает это, строго говоря, более ложным, нежели понятным, — он одинаково находит, что всемогущий часовщик представляет собой весьма сомнительный предмет и в соответствии с этим отрицает его и вместе с ним еще многое другое. К сожалению, неизвестно, что именно и сколько другого!

Ведь вера в невидимое, безымянное и божественное, присутствующее во всем, что мы видим, делаем и переживаем, составляет сущность всякой веры, как бы она ни называлась, и, если еще