– Не подходи, спрыгну!

Вилен не стал подходить. Вместо этого он вдруг рухнул на колени и пополз ко мне, протягивая руки:

– Катя, Катенька, прости меня, жить без тебя не могу, люблю тебя, Катенька, прости…

Я окаменела. Никак такого не ожидала. Он дополз до окна – я смотрела на него сверху и видела слезы в глазах. В голове у меня что-то противно звенело, я вся дрожала. Сделала шаг назад, но Вилен успел подхватить меня – стащил с подоконника и уложил на пол. И все повторилось. И снова я не сопротивлялась. Мне казалось, это не со мной происходит. Не может быть, чтобы со мной. Я словно перестала существовать, растворилась в небытии, в тоскливом оцепенении обреченности. Вилен долго не отпускал меня, целовал, бормотал что-то о любви…

Когда пришла бабушка, я сидела на диване в полной прострации. Посмотрела на нее рассеянным взором и сказала:

– Вернулся Вилен.

Бабушка ахнула, вгляделась в меня, схватила за плечи, встряхнула:

– Катя, он что? Снова?

Я бессильно пожала плечами. Она села рядом и закрыла лицо руками. Не знаю, сколько мы так просидели. Кто-то кашлянул в дверях – это снова был Вилен. Бабушка встала и выпрямилась, надменно подняв голову. Я невольно улыбнулась: бабушка сразу превратилась в серовский портрет Ермоловой, на которую вообще-то была сильно похожа, а сейчас еще и одета во все черное. Репродукция, вырезанная из журнала «Огонек», висела у нас на стене.

– Тетя Аня, – начал Вилен, но бабушка его прервала:

– Для тебя – Анна Иннокентьевна.

– Анна Инно… Иннокентьевна, я хочу жениться на вашей внучке.

– Жениться?! Да она девочка! Школьница!

– Когда школу окончит.

– Как ты мог, Вилен? Как ты мог так с нами поступить? Ты забыл, как мы тебя жалели, как утешали, когда отец ремнем в кровь избивал? Прятали тебя… С уроками помогали… Я думала, ты другой, а ты ничем не лучше отца!

Бабушка не выдержала и заплакала.

– Я виноват, виноват! – закричал Вилен. – Но я люблю Катю!

– Да что ты знаешь о любви, – усталым голосом произнесла бабушка и опустилась на диван. – Катя, подай мне капли.

Я принесла бабушкино лекарство, она выпила. Вилен так и стоял столбом посреди комнаты, беспомощно на нас глядя. Я не понимала, как он мог раньше казаться мне красивым и добрым – вспомнив сцену на полу, я вздрогнула. В этот раз было еще больнее, чем в первый, потому что он озаботился презервативом, но это я после поняла. Я посмотрела Вилену в глаза – его аж пошатнуло от моей ненависти – и сказала:

– Я. Никогда. Не выйду. За тебя. Замуж.

– И что же мне делать?

– Понятия не имею.

Вилен ушел. Через некоторое время заглянул Пава:

– Анна Иннокентьевна, позвольте вас на пару слов.

Бабушка ушла. Вернулась она мрачнее тучи и белая как бумага. Накапала себе еще капель и сказала мне сдавленным голосом:

– Пойди, деточка, поговори с Павлом Мартыновичем.

– Зачем?

– Пожалуйста.

Я пошла. Пава оглядел меня внимательно и покачал головой:

– И что он в тебе нашел? Чем зацепила? Черная, как галка. Ни тебе сисек, ни задницы, тьфу! Какая из тебя жена?

– Я не выйду замуж за вашего сына.

– А куда ты денешься? Выйдешь как миленькая.

– Я пойду в комсомольскую организацию и расскажу, что ваш сын со мной сделал.

– Ишь ты, смелая! Да кто тебе поверит? Позору не оберешься, и все. Не хочешь замуж? Значит, так будешь с ним жить, без замужа. И никто тебя не защитит, потому что бабка вслед за родителями твоими отправится, поняла? Поняла, спрашиваю?

– Но я не хочу! – закричала я. – Я терпеть его не могу!

– Ничего, стерпится – слюбится. Окончишь школу, и распишетесь. И не рыпайся никуда! Ты знаешь, где я работаю? Из-под земли достану и в ту же землю зарою.

Я вернулась к себе, и остаток вечера мы с бабушкой молча просидели за столом напротив друг друга. Долго не могли заснуть, вздыхая каждая на своем диванчике. Потом я услышала, что бабушка плачет, и легла к ней под бочок.

– Прости меня, деточка, прости! Не уберегла я тебя! Надо было нам в эвакуацию ехать да там и остаться…

– Бабушка, не надо! Может, Вилен меня разлюбит и раздумает жениться…

Но мои наивные надежды рухнули буквально через неделю. Вечером Вилен подкараулил меня и схватил за руку, увлекая в свою комнату:

– Иди сюда.

– Пусти, закричу!

– Кричи, никто не придет. Только доведешь бабку до нового приступа, и все. Пойдем по-хорошему. У меня и резинки есть, чтоб без последствий. Подготовился. Ну, давай! Теперь-то ты чего ломаешься?

– Я не хочу! Мне больно!

– А я осторожненько.

– Ты сказал – после школы!

– Поженимся, да. Я ж слово дал. А сейчас чего зря время терять?

Так оно и продолжалось все эти два года. Бог мой, как мне было стыдно! Каждый день, каждый час! В школе я старалась никому не смотреть в лицо: вдруг они по моим глазам поймут, какая я? Увидят все, что Вилен делал со мной ночью… Я начала думать, что и правда испорченная, раз со мной такое произошло. Наверно, сама виновата: улыбалась Вилену, смеялась его шуткам, смотрела восторженными глазами…

Потом мы поженились. Не знаю, как Кратовы это устроили – мне было всего шестнадцать. Жизнь моя кончилась. Моя собственная, отдельная, самостоятельная жизнь. Учиться они не позволили. Пава пристроил меня на Лубянку – секретаршей к небольшому начальнику. Сидела на телефоне, перебирала бумажки, научилась печатать и стенографировать. Вилен работал там же, но в другом отделе, поэтому на работу и с работы я ездила с ним. Под конвоем, как горестно я думала. Единственной моей радостью и утешением была бабушка.

Надо отдать ему должное, Вилен меня действительно любил. Но я от его любви задыхалась: это была липкая, обволакивающая страсть, патологическая зависимость, превращавшая меня в его обожаемую игрушку, драгоценную вещь, наркотик. Он по-своему берег меня, старался защищать от свекрови, которая никак не могла пережить, что ее сын женился на порченой девке – не важно, что он сам ее и «испортил».

Так прошло четыре года, и Кратовы стали поговаривать о ребенке, но забеременеть у меня не получалось, хотя вроде бы по женской части все было в порядке. Я подозревала, что дело в Вилене, но эти свои мысли не озвучивала. Я и сама не знала, хочу ли ребенка. Наверно, хотела. Но не от Кратовых. Мне казалось, мое тело отвергает кратовское семя, не дает ему прижиться. Может, так оно и было, кто знает.

Здоровье бабушки стремительно ухудшалось, и когда я задумывалась, что ожидает меня после ее смерти, то впадала в панику: я же буду в полной власти Кратовых и совсем пропаду! Бежать бессмысленно: паспорт мой у Вилена в сейфе, денег никаких. Найдут в два счета, и станет только хуже. И я решила, что уйду вслед за бабушкой. К тому времени я уже знала, что родителей моих нет в живых: их расстреляли в 1937 году, хотя нам был объявлен приговор – десять лет без права переписки. Донес на них Кратов-старший, он и рассказал бабушке о расстреле, когда разговаривал с ней, уговаривая отдать меня Вилену. Рассказал и пригрозил, что она пойдет следом за дочерью и зятем. Все это только усугубило мое намерение.