Одинока.

И я хорошо себе это представляю. Это и вправду ужасно. Прошла ли у нее постоянная боль в желудке? Является ли он к ней, одинокой, ранимой в своей постели, в самый поздний час? Под видом воспоминаний, в обличье кошмарного сна?

Очень надеюсь, что нет.

От нетерпения я весь как ни иголках. Понимаю, что не смогу просто тихо сидеть в машине. Слишком тесно, слишком душно. Такое чувство, будто меня поджаривают на медленном огне. Готов взорваться и все разнести в пух и прах.

Терпение никогда не было моей сильной стороной.

Так что я вылезаю из машины и медленно, размеренным шагом иду по тротуару в сторону ее дома. Руки в карманах джинсов. Лицо выражает безучастность. На мне черная толстовка и солнцезащитные очки, хотя солнца почти нет. Вокруг тишина. Если учесть, что сейчас около одиннадцати утра, то все, должно быть, на работе. За исключением пожилой женщины, которая сидит на крыльце соседнего дома.

Соседка.

Вот зараза!

Я стараюсь не смотреть в ее сторону, даже головы не поворачиваю, хотя мне невыносимо хочется взглянуть на дом Кэти. Хочется вглядеться в каждую деталь и сохранить ее в памяти. Может, это даст мне ключ, прольет лучик света на то, как она живет. Я хочу ее понимать.

Хочу больше всего на свете.

– Молодой человек, вам чем-нибудь помочь?

Обернувшись, я вижу, что пожилая леди уже уселась на край садовых качелей и следит за мной ястребиным взглядом, готовая в любой момент броситься. Я сразу чувствую в ней родственную душу. Она никому не доверяет, как и я. Готов поклясться, что во всем переулке она единственная стоит на этой бессменной вахте.

– Здравствуйте, – машу я ей.

Выражение ее лица не меняется. Оно не злое, но и неприветливое.

– Вы кого-нибудь ищете?

– Мне кажется, я жил здесь, когда был маленький, – указываю я на дом Кэти.

– Вам кажется? – Она вопросительно вскидывает подведенные брови.

– Даже уверен, – улыбаюсь я в ответ. – Это было довольно давно.

– Угу. Но настолько старым вы вроде бы не выглядите.

– Но далекие воспоминания у меня уже есть. – Я все еще уверенно улыбаюсь ей. Но она не улыбается в ответ.

Она изучает меня. Оценивает. Вероятно, думает, что я замышляю недоброе.

Это правда.

– Значит, вас сюда привела ностальгия? Только не говорите мне, что вы журналист.

Замечание о журналисте я пропускаю мимо ушей. Это было бы идеальным прикрытием. Но, похоже, что эта женщина меня просто разорвет, если заподозрит, что я пришел совать нос в чужие дела. Сказать ей «скорее меланхолия», – это даже не ложь. А может быть «я скучаю по маме»? Тут и притворяться не надо. Ведь мамы мне действительно часто не хватает, в отличие от моего дорогого папочки.

– А. Вы потеряли мать? – выражение ее лица не меняется. Я даже не понимаю, искренне ли она мне сочувствует.

Киваю, даже не зная, ложь это или правда. Мама так и не появилась в моей жизни. Даже когда все это дерьмо вылилось в прессу и папину рожу передавали по новостям. Когда его имя было у всех на слуху, она так и не вернулась. Какая женщина не попыталась бы связаться со своим единственным ребенком? Я попал в приемную семью, из которой в семнадцать лет сбежал. Чем не очень расстроил приемных родителей. Все, что им было нужно, это ежемесячные выплаты от государства.

Пока я жил с отцом, жизнь напоминала ад. Но, когда меня выдернули из этого дома, она осталась таким же адом, только меньшего масштаба. Я нуждался в ком-нибудь, кто придет и спасет меня. Долгое время верил, что этим героем станет мама. Много лет в уме проигрывал сцену нашего воссоединения, но оно так и не наступило.

Либо она мертва, либо самая бессердечная сука. Лучше я буду думать, что мертва.

Так намного проще.

– Мне жаль, – выражение лица соседки совершенно не меняется. Это даже странно. – Мне жаль, но я не припоминаю, что бы в этом доме жила какая-либо семья с маленьким ребенком, юноша.

– А вы здесь давно живете?

– Почти двадцать лет.

Вот черт. Конечно, она бы знала:

– Да? Ну… спасибо за информацию.

– Может быть, вы ошиблись домом? – предполагает она. – Может, ваш дом на другой улице, неподалеку. Они все здесь очень похожи.

– Может. Наверное, вы правы. – Наконец я позволяю себе задержать взгляд на доме – доме Кэти. Это маленький белый домик, с голубой отделкой и голубыми ставнями. Входная дверь выкрашена в ярко-красный. Это немного удивляет: такой дерзкий цвет, хотя, возможно, ей нравится яркое. Крыльцо живописно уставлено цветочными горшками. А с крыши свисают такие же качели, как те, на которых сидит сейчас женщина, ведущая мой допрос.

Если б я мог, зашел бы во двор, заглянул бы в окна, увидел бы, как Кэти живет. Посмотрел бы, что она любит, какая у нее мебель, какие фотографии на стенах. Но ни в одно окно заглянуть невозможно. Все они закрыты ставнями или занавесками. И, конечно, я не хочу показаться чертовым извращенцем, подглядывающим в окна за одинокими беззащитными женщинами.

Ни за что не позволю себе быть похожим на отца. Я и так себя ненавижу. Любое сравнение с ним окончательно прикончит меня.

– А кто живет сейчас в этом доме? – небрежно роняю я, в то время как в груди бешено пульсирует сердце. Мне нужно всего одно слово о жизни Кэти – Кэтрин. Маленький факт, крупица информации, которую позже я смогу как следует переварить.

Скажите, что с ней все в порядке. Скажите, что она счастлива. Скажите, что у нее друзья и кот, и хорошая работа, и она встречается с кем-то, и он – необыкновенный. Скажите, что ее семья с ней, что она часто улыбается и совсем не одинока. Скажите мне все это, скажите, что я неправ. Мне надо это услышать. Мне надо знать, что с ней все в порядке.

Это все, что мне нужно: знать, что у нее все хорошо.

– А это не ваше дело, – одергивает меня женщина. Я делаю шаг назад, удивленный тем, как внезапно вспыхнули ее глаза. Защитница. Это мне нравится. Теперь, зная, что совсем рядом с Кэти живет тот, кто на ее стороне, я могу быть спокоен. Не то чтобы эта дряхлая женщина могла с кем-то справиться, но… она всегда может вызвать 911. Может отгонять от дома странных шатающихся типов вроде меня. – Тут частная территория.

Это все, что она сказала. Все, что я узнал от нее.

Секунду мы смотрим друг на друга, и я даю ей выиграть, отвожу взгляд. Интересно, расскажет ли она Кэти, что какой-то незнакомец приходил сегодня. Впрочем, что это изменит?

Вероятно, ничего.

– Спасибо вам за помощь, – говорю я и отправляюсь обратно к машине. Пытаюсь совладать с горьким вкусом разочарования во рту. Сам не понимаю, что, черт возьми, я делаю. Не понимаю, чего добивался. Поставить во всем этом точку? Но в том, что случилось со мной, в том, что случилось с Кэти, невозможно поставить точку. Мы оба прошли через то, чего никому не понять. Хотел бы я поговорить с ней, но не могу. Не хочется вскрывать старую рану, чтобы она снова кровоточила.