— И не смотри с такой ненавистью на мясо! — издевательски продолжал Тиберий. — Если оно не по вкусу тебе — отведай фруктов. Эй, Антигон! Подай яблоко моей невестке! — крикнул он распорядителю. — Нет, не это! И не это. Вон то, крупное, с красным боком! Я хочу, чтобы Агриппина съела именно это яблоко.

Агриппина испугалась. «Почему именно это?» — растерянно подумала она, наблюдая, как смуглые пальцы Антигона ощупывают яблоки и выбирают то, на которое указал император. Распорядитель уложил плод на тарелку и поднёс матроне, почтительно склонившись перед нею. Словно безобразный Парис перед начавшей стареть Венерой.

Матрона протянула к яблоку руку. Тоненькие серебряные браслеты всколыхнулись и зазвенели, выдавая дрожь. Агриппина отдёрнула руку.

— Я не хочу яблока, — стараясь казаться спокойной, ответила она.

— Почему? — почти выкрикнул император. — Ты боишься? Думаешь, что я желаю отравить тебя?!

Зал притих. Тиберий грузно поднялся с ложа и подошёл к Агриппине. Теперь они смотрели в глаза друг другу. Закипая яростью, император рассматривал бледное лицо женщины, её запёкшиеся губы и глаз, уродливо налитый кровью.

— Ты смеешь подозревать меня? Обвинять перед всеми присутствующими в попытке отравления!? — с нескрываемой ненавистью проговорил он. — Да ведь это равносильно оскорблению величества! Вон из Рима! В ссылку! На остров Пандатерия, где недавно умерла твоя гулящая мамаша!

Преторианцы уже спешили на зов цезаря. Обнажив короткие мечи, они обступили Агриппину. Равнодушные лица солдат напоминали каменные изваяния.

Матрона поднялась с ложа, стараясь держаться как можно ровнее. Слезы повисли на длинных ресницах, но гордость и врождённое чувство достоинства перевесили. Рыдать и проклинать судьбу она ещё успеет. Сейчас главное — не показать Тиберию слабость и страх. И жить, жить! Чтобы научить сыновей Германика ненавидеть виновника смерти отца!

Стоя между рослыми сильными преторианцами, Агриппина обернулась к императору.

— Лучше жить и умереть на Пандатерии, чем в лупанаре, в который ты обращаешь Рим! — зазвучали под полукруглым сводом зала её прощальные слова. А преторианцы уже увлекали её к выходу…

— Почему мои гости молчат? — громко выкрикнул цезарь, делая попытку замять неловкое молчание. — Кушайте, веселитесь! Что так тихо? Пусть играет музыка!

Музыканты очнулись от оцепенения. Плавно изогнутые руки пробежались по струнам арф, вызывая к жизни пленительную мелодию.

На рассвете Агриппина Старшая навсегда покидала Рим.

Для неё приготовили чёрные закрытые носилки, запряжённые четвёркой ленивых лопоухих мулов. Юлия Друзилла и Агриппина Младшая уже забрались в носилки, цепляясь друг за дружку, всхлипывая и размазывая слезы по щекам. Девочки должны были разделить с матерью изгнание. Рабыня-эфиопка держала на руках младшую дочь Агриппины, едва начавшую ходить. А сыновья оставались в Риме.

Агриппина порывисто обнимала сыновей, хватала их за плечи исхудавшими руками, всматривалась в открытые детские лица.

— Помните вашего отца, — шептала она, стараясь силою своего взгляда зажечь в мальчиках огонь мести.

— Мы никогда не забудем его, — тихим твёрдым голосом отвечал Нерон. Ему шёл четырнадцатый год. Ростом он уже сравнялся с матерью, плечи начинали раздаваться вширь. И Агриппина с горькой радостью замечала, что Нерон все более походит на отца.

— Как только станем совершеннолетними и избавимся от опеки императора, мы приедем к тебе! — обещал Друз, уткнувшись в материнское плечо.

— Вы — моя последняя надежда, — Агриппина прижала к груди сыновей, светловолосых, голубоглазых, удивительно похожих на Германика.

Калигула плакал. Рушился мир, привычный ему с младенчества. Сначала умер отец, теперь уезжала мать… Он был слишком мал, чтобы осознать случившееся. Но интуитивно чувствовал, что несчастья, свалившиеся на его семью, идут от императора. Того страшного, обрюзгшего старика, который хотел выдрать Гая за разбитую вазу.

Император может все. Может выгнать человека из Рима, побить его, даже казнить. Ах, если бы он, Калигула, был императором!.. Тогда он вернул бы мать в Рим, а на далёкий остров с трудным названием отправил бы деда Тиберия. А ещё лучше — бросить его в море, на поживу огромным спрутам и прочим морским бестиям! Но сейчас император — Тиберий, и это он может проделать с маленьким Гаем Калигулой все, что захочет: казнить, выгнать, побить, бросить спрутам… Мальчику стало страшно. Что делать, чтобы грозный дед Тиберий никогда не прогневался на него?

Агриппина насилу оторвалась от сыновей и села в носилки. Чёрные занавески плотно задвинулись. Так велел Тиберий: римляне не должны видеть, как отправляется в изгнание вдова Германика. Легионеры двумя рядами обступили носилки. Неужели император опасался побега? Далеко ли убежит измученная женщина с тремя маленькими дочерьми? Разве может она оставить заложниками троих сыновей?

Агриппина напоследок выглянула в узкую щёлку между занавесями. Носилки покачнулись, тронулись. Сыновья медленно отдалялись от неё. Вернее, она отдалялась от них. А Нерон, Друз и Гай продолжали неподвижно стоять на нижней ступени мраморной лестницы. Такие юные, такие беззащитные!.. Нерон, не отрывая взгляда от носилок, положил руку на плечо Друзу. И тот, отвечая пожатием, судорожно вцепился в пальцы старшего брата. Калигула отошёл в сторону и присел у колонны, прислонившись к ней спиной. Самый младший, он казался самым одиноким.

Цезарь Тиберий стоял в глубине дверного проёма. Оставаясь незамеченным, он наблюдал за отъездом Агриппины. Когда носилки, плавно покачиваясь, исчезли в утренней толчее извилистых улиц, он облегчённо вздохнул. Выиграна ещё одна решающая битва в войне с Германиком. Сначала император избавился от самого Германика, теперь — от Агриппины. Остались только их сыновья.

Тиберий подошёл к мальчикам. Обнял их сзади, положив левую руку на плечо Нерону, а правую — Друзу.

— Мне жаль вашу мать, — сказал он, стараясь придать голосу убедительность. — Но она сама накликала на себя несчастье дерзостью и неразумием. Отныне я — ваш опекун, и приложу все усилия, чтобы воспитать вас достойными гражданами великого Рима.

Тиберий смолк в ожидании ответа. Но Друз и Нерон стояли, не двигаясь, и упрямо молчали. Тиберий видел, как напряглись мальчишеские скулы, ещё не ведавшие бритвы.

«Змеёныши! — подумал он. — Я заставлю вас уважать и бояться меня!» — и поспешно убрался во дворец, даже не обратив внимания на Калигулу, который испуганно скорчился за колонной.

* * *

Гай Калигула страдал. Семилетнему мальчику больно расставаться с матерью. Ещё больнее — расставаться с сестрой Друзиллой.

Нахлынули воспоминания. Вот отец подарил ему маленький возок, запряжённый мохнатым чёрным пони. Мальчик без устали катался по усыпанным гравием аллеям, погоняя лошадку игрушечным хлыстиком. Иногда пытался править стоя, подражая то вознице с ипподрома, то триумфатору в роскошной колеснице. Иногда сажал рядом с собою Друзиллу. Девочка цепко хваталась за раскрашенные края возка и восторженно смеялась, подставляя ветру раскрасневшееся лицо. Старшие братья не разделяли забав Калигулы и даже посмеивались над ним. Ведь они считали себя почти взрослыми, учились езде на скаковых лошадях и увлечённо дрались деревянными мечами на лужайке среди кипарисов.