— по видимому, на неё действовала не только предконцертная атмосфера, но и первое появление в свете со своим новым работодателем и знакомым.

Зал затих, свет погас, и публика дружными аплодисментами попросила дирижёра. Тот не заставил себя долго ждать, возникший из ниоткуда у своего пульта, поклонился и повернулся к оркестру, до предела наэлектризовывая зрителей и музыкантов своей напряжённой позой и поднятой вверх палочкой.

Тихо, почти неслышно вступила скрипка, её нерешительно поддержал рояль, к ним присоединились другие щипковые и духовые инструменты, количество звуков всё нарастало, оркестр звучал громче и уверенней, пока, наконец, в зале не разразился настоящий гром и не возникло ощущение приближающейся грозы.

Он посмотрел на профиль своей спутницы — она сидела, подавшись вперёд, жадно ловя звуки; глаза её лихорадочно сверкали, изящные тонкие ноздри еле заметно сжимались и разжимались, на щеках появился румянец восхищения. Она повернула голову в его сторону, улыбнулась и протянула левую руку и положила её ему на колено. Он вздрогнул, поймал её руку своей, и в ответ почувствовал лёгкое пожатие. Он так и просидел всё первое отделение, боясь пошевелиться и глядеть в её сторону.

«Любовь, как музыка, появляется внезапно, и её надо сразу записать», — вспомнил он изречение какого-то немецкого композитора-классика — кажется, Бетховена.

Какое произведение Шумана исполнял оркестр, он не помнит, но мог бы узнать его по нескольким тактам, если бы удалось послушать его ещё хоть раз.

Он помнит, как она мгновенно отняла свою руку, как только отгремели последние аккорды, и в зале зажёгся свет. Возможно, это было сделано из чувства стыда и такта, а возможно, ей просто понадобилась вторая ладошка, чтобы неистово хлопать вместе с экзальтированной публикой и вызывать маститого маэстро вновь и вновь. Во всяком случае, она вела себя как ни в чём не бывало, а он тоже сделал вид, что никакой близости не возникало вовсе.

Он посадил её в кабриолет с чопорным шофёром в форме, и она попросила на следующий день отгул.

— Мне надо съездить к маме. Всего лишь на один день, — сказала она извиняющимся тоном. — Не правда ли, вечер был великолепным?

— Да, да, конечно, — ответил он, то ли соглашаясь с её вынужденным отсутствием, то ли с оценкой вечера.

— Вы не смогли бы в качестве аванса выдать мне небольшую сумму? — смущённо спросила она. — Муж перестал давать мне деньги на карманные расходы, как только узнал, что я стала работать у вас.

— Конечно, какие проблемы! Сколько вас устроит?

Она назвала сумму, он вручил ей деньги, и они попрощались.

На следующий день он пошёл на работу к себе в офис, но не успел как следует разложить на столе накладные и счета, как в дверь постучала секретарша и сообщила, что к нему явился посетитель.

— Просите его сюда.

В комнату вошёл господин среднего роста. Подтянутый, сухой, одетый в визитный костюм с бабочкой, с гладко прилизанными белесыми редкими волосами, да ещё со старомодным пенсне и лакированной тростью — он явно не вписывался в непритязательно обставленный рабочий кабинет бизнесмена средней руки.

Он сразу понял, кем является этот неожиданный посетитель.

— Господин Фассбиндер? — осведомился визитёр резким и неприятным голосом.

— Да. С кем имею честь?

— Бергер. Советник министерства иностранных дел Магнус Бергер.

— Очень приятно. Чем могу служить?

— У вас работает моя жена, — вместо ответа констатировал советник.

— Да, это правда, но сегодня её нет, она…

— Я знаю, где моя жена, — перебил его дипломат. — Именно поэтому я и выбрал этот день, чтобы поговорить с вами наедине. Наш разговор будет носить конфиденциальный характер, и я хотел, чтобы он остался между нами.

— Прошу вас, садитесь, — указал он место на стуле напротив.

Магнус Бергер снял шляпу и уселся на стуле, положив ногу на ногу и поправив и без того безукоризненно сидящее на красной переносице пенсне.

— Если не секрет, чем занимается ваша фирма? — начал он.

— Нет, не секрет. Я занимаюсь торговлей текстилем.

— Угу. — По реакции Бергера трудно было понять, нравится ему это обстоятельство или нет. — И какую роль исполняет на фирме моя жена?

— Она помогает мне наладить кое-какие связи, занимается рекламой и некоторой журналистской работой.

— Угу. — Бергер встал и заходил по комнате. — Господин Фассбиндер, я хотел бы, чтобы вы нашли удобный предлог для того, чтобы уволить мою жену с работы.

— Это не возможно, — сухо ответил он.

— Почему же, позвольте узнать? — Бергер остановился и посмотрел на него в упор.

— Потому что она — отличный работник, и у меня нет никаких оснований для её увольнения.

— А если я попрошу вас сделать для меня? — Советник многозначительно посмотрел ему в глаза.

— Всё равно я не могу этого сделать.

— Вот как? Ну что ж, тогда я сам приму меры.

— Это как вам будет угодно, — сказал он и поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена.

Уже в дверях Бергер спросил:

— Вы из какой части страны? У вас еле заметный акцент.

— Это не относится к делу, но могу удовлетворить ваше любопытство. Я местный гражданин, но длительное время проживал в Аргентине.

— Понятно, — пробурчал Бергер и, нахлобучив шляпу, взялся за ручку двери. — Прощайте, господин Фассбиндер. Желаю удачи в текстильном бизнесе.

Слово «текстильный» он выделил особо, подчеркнув всю приниженность и заземлённость этого презренного занятия, а в пожелание успеха он постарался вложить всё своё негативное отношение и к самому бизнесмену, какому-то аргентинскому Фассбиндеру.

Дипломат ушёл, оставив после себя неприятный осадок на душе. Он тут же решил, что расскажет об этом визите Кристине.

Услышав рассказ о визите мужа, она только звонко рассмеялась:

— Не волнуйтесь, Рольф. Ничего у него не получится. Пусть только попробует.

— У вас действительно… Вы в самом деле находитесь в состоянии войны с мужем?

— Я бы сказала, в состоянии военного нейтралитета, но возможно в самом скором времени начнутся настоящие боевые действия.

Эта фраза заставила его о многом призадуматься. Ведь разрыв между супругами делал «Стеллу» ненужной для разведки. Почти ненужной. У неё, кроме мужа, конечно же, были другие интересные связи, но Магнус Бергер интересовал Москву куда больше, чем все они вместе взятые.

— Как вы съездили? Как ваша мама?

По лицу «Стеллы» пробежала тень. Она взглянула на него — глаза её были полны страха и тревоги.

— Плохо, Рольф, очень плохо. — Она неожиданно бросилась ему на грудь и разрыдалась. — Мама — это единственное святое, что у меня осталось в жизни.

Она крепко прижалась к нему, как будто давая понять, что и он ей так же дорог, как мать.

— Что с ней? — спросил он, осторожно поглаживая её по волосам.

— Кажется, рак.

— Что говорят врачи?