Один такой обед навсегда врезался в мою память. Тайлер накладывал в тарелку такос, приготовленные мамой. Он положил себе три такос – очень аккуратно, в рядок, – потом взял салат и помидоры. Он тщательно отмерил нужное количество и аккуратно полил все сливочным соусом. Отец продолжал вещать с пола. Когда он приблизился к концу своей лекции и сделал вдох, чтобы начать сначала, Тайлер загрузил все три безупречные такос в мамин блендер, которым она пользовалась при приготовлении лекарств, и включил его. Кухня наполнилась жутким ревом, ни говорить, ни слушать было невозможно. Рев прекратился, отец заговорил снова. Тайлер перелил оранжевую жидкость в стакан и начал пить, осторожно и аккуратно, потому что его передние зубы все еще шатались. Он очень старался сделать так, чтобы жидкость не выливалась изо рта. Многие воспоминания связаны у меня с этим периодом нашей жизни, но главным остается это: отец вещает с пола, а Тайлер пьет свои такос.

Весна закончилась, началось лето. Отцовская решимость перешла в отрицание – он вел себя так, словно спор закончен и он одержал победу. Он перестал говорить об отъезде Тайлера и отказывался нанимать помощника вместо него.

Одним теплым днем Тайлер повез меня к Ба-из-города. Она жила в том же доме, где выросла мама. В мире не было другого дома, настолько непохожего на наш. Отделка была недорогой, но тщательно продуманной: кремовые ковры на полах, обои с цветочным рисунком на стенах, тяжелые красивые шторы на окнах. Бабушка с дедом редко что-то меняли. Ковер, обои, кухонный стол и стойка – все было точно таким же, как на слайдах из маминого детства.

Отец не любил, когда мы туда ездили. До выхода на пенсию дед был почтальоном, а отец считал, что человек, работающий на правительство, не заслуживает уважения. Бабушка в глазах отца была еще хуже. Она была «фривольной». Я не знала, что означает это слово, но отец повторял его так часто, что я стала связывать его с ней: с ее кремовыми коврами и обоями в цветочек.

Тайлеру у бабушки нравилось. Ему нравился покой, порядок, тихий голос бабушки и деда. В этом доме царила своя аура: я сразу понимала, что здесь нельзя кричать, драться или носиться по кухне на полной скорости. Но бабушке приходилось постоянно напоминать мне, чтобы я снимала свои грязные туфли у двери.

– Конечно, поступай в колледж! – сказала бабушка, когда мы устроились на диване в цветочек. Она повернулась ко мне: – Ты должна гордиться своим братом!

Бабушка улыбалась, глаза ее блестели. Я видела каждый ее зуб. «Надо же, бабушка радуется тому, что Тайлеру промоют мозги», – подумала я.

– Мне нужно в туалет, – сказала я.

Оказавшись в коридоре, я пошла очень медленно, останавливаясь на каждом шагу, чтобы ноги тонули в ковре. Я улыбалась, вспоминая, как отец говорил, что бабушкин ковер такой чистый, потому что дед никогда по-настоящему не работал. «Может быть, у меня и грязные руки, – говорил он, подмигивая мне и демонстрируя пальцы с грязью под ногтями, – но это честная грязь».

Шли недели. Лето было в полном разгаре. Как-то в воскресенье отец собрал всю семью.

– Мы запаслись продуктами, – сказал он. – У нас есть горючее и запасы воды. Чего у нас нет, это денег. – Он достал из бумажника двадцатидолларовую бумажку и смял ее. – Не этих фальшивых денег. В Дни отвращения они ничего не будут стоить. Люди будут менять стодолларовые банкноты на рулон туалетной бумаги!

Я представила себе мир, где по дорогам носятся зеленые бумажки, словно пустые банки газировки. Я осмотрелась. Похоже, эту картину представили все, особенно Тайлер. Взгляд его был очень сосредоточенным.

– Я скопил немного денег, – сказал отец. – И ваша мама тоже кое-что отложила. Мы собираемся обменять их на серебро. Именно об этом скоро будут мечтать люди – о серебре и золоте.

Через несколько дней отец принес домой серебро и даже немного золота. Это были монеты, упакованные в небольшие тяжелые коробочки. Отец сложил коробочки в подвале и даже не позволил мне их открыть.

– Это не игрушка, – сказал он.

А через какое-то время Тайлер взял несколько тысяч долларов – почти все свои сбережения, оставшиеся после выплаты фермеру за трактор и отцу за микроавтобус, – и купил собственное серебро. Его он сложил в подвале, рядом с оружейным шкафом. Он долго стоял там, пересчитывая коробочки, словно колеблясь между двумя мирами.

Тайлер оказался более легкой добычей: я упросила его, и он дал мне серебряную монету размером с мою ладонь. Монета меня успокоила. Тайлер купил монеты в знак преданности семье. Несмотря на овладевшее им безумие, которое гнало его в школу, он все равно выбрал нас. Он будет сражаться на нашей стороне, когда наступит конец времен. В те дни листья уже начали желтеть: можжевеловая зелень лета уступала место гранатовой красноте и золотой бронзе осени. Монета поблескивала в тусклом свете, отполированная тысячами пальцев. Ее осязаемость утешала меня. Я думала, что раз монета реальна, то Тайлер от нас не уедет.

Но в августе я проснулась и обнаружила, что Тайлер сложил свою одежду, книги и диски в коробки. К тому времени, когда мы уселись завтракать, у него все было убрано. Я быстро поела и побежала в его комнату. Все полки были пусты. Только на одной лежал диск, черный с людьми в белых одеждах. Это был хор Мормонской Скинии. В дверях появился Тайлер.

– Я ос-с-ставил его д-д-для тебя, – сказал он.

Он вышел из дома и принялся мыть машину, смывая всю пыль Айдахо. И скоро стало казаться, что эта машина никогда не ездила по проселочным дорогам.

Отец закончил завтракать и ушел, не говоря ни слова. Я его понимала. Вид Тайлера, загружавшего коробки в машину, сводил меня с ума. Мне хотелось кричать, но я выбежала из дома через черный ход и понеслась по холмам к горе. Я бежала, пока стук крови в ушах не заглушил мыслей в моей голове. А потом развернулась и побежала обратно, через пастбище к красному вагону. Я забралась на крышу как раз вовремя, чтобы увидеть, как Тайлер захлопывает багажник и делает на машине круг, словно желая проститься. Но прощаться было не с кем. Я представила, как он зовет меня и каким расстроенным становится его лицо, когда я не отвечаю.

Когда я спустилась, он был за рулем. Машина катила по проселочной дороге. И тут я выскочила из-за железного бака. Тайлер остановился, вышел из машины, обнял меня – не снисходительно, как взрослые часто обнимают детей, а по-настоящему. Мы стояли, он притянул меня к себе, прижался лицом к моему лицу. Он сказал, что будет скучать по мне, а потом отпустил, сел в машину и поехал вниз с холма к трассе. Я видела, как за ним поднимается пыль.

После этого Тайлер нечасто приезжал домой. Он начал новую жизнь за линией фронта и редко совершал вылазки на нашу сторону. У меня почти нет воспоминаний, связанных с ним. Но через пять лет, когда мне исполнилось пятнадцать, он ворвался в мою жизнь в критический момент. К тому времени мы уже были чужими. Прошло много лет, прежде чем я поняла, чего стоил ему тот день и как мало понимал он, что делает. Тони и Шон ушли с горы, но они делали то, чему научил их наш отец: водили тягачи, занимались сваркой, строили. Тайлер ушел в пустоту. Не знаю, почему он это сделал. Он и сам не знает. Он не может объяснить, откуда взялась эта убежденность, как ей удалось вспыхнуть так ярко, чтобы озарить мрак неопределенности. Но я всегда думала, что в его голове звучала музыка, мотив надежды, неслышный всем остальным, та тайная мелодия, которую он напевал, покупая учебник тригонометрии и складывая карандашные стружки в спичечные коробки.