Я тоже хочу, беззвучно призналась она. Чтобы это был именно ты. Ты сильный!

Наверное… Люк усмехнулся, пожал плечами и посмотрел на язычок пламени за стеклом фонаря. Хорошо бы сейчас тут все загорелось, подумал он, я бы вынес ее из огня. Или, например, замок начал бы рушиться, я бы мог спасти ее из-под обломков… Взять на руки, прижать к себе. Она бы обняла меня руками, я бы целовал ее на бегу, а потом в безопасном месте мы бы…

— Да, Герен, не беспокойтесь. Отдайте лампу мсье Дюлену. И приготовьте к нашему возвращению кофе. Да, в охотничьей гостиной. Идемте, мсье Дюлен. — Ее голос прозвучал из другого, будничного измерения, безжалостно разрушая хрупкое наивное колдовство. — Видеокамеру советую оставить здесь. Вы не сможете снимать все равно, там нигде нет электрического света. Но хотя бы осмотрите, будете иметь представление. Это не займет много времени.

Она пошла вперед, неловко приподнимая длинную юбку, и он вдруг увидел на ее ногах вязаные грубые носки и кеды. Причем носки были разными, а кеды — со стоптанной пяткой…

Глупости какие навыдумывал, кретин! — обругал себя Люк. Заботиться захотел! Я всегда нравлюсь женщинам, и они все от меня этого хотят. Но я-то не хотел никогда! А тут вдруг размечтался, как мальчишка: вынесу из огня, из-под обломков. Было бы о ком! О какой-то старой деве в стоптанных кедах… Это все из-за замка. Мистика какая-то. Наваждение. Надо поскорее убираться отсюда.

— Осторожнее, мсье Дюлен, здесь ступеньки. Пригните голову, низкий потолок… Лучше фонарь понесу я, вы еще обольете себя керосином, чего доброго. Давайте, давайте, я умею им пользоваться, а вы нет.

В слабом керосиновом свете ее лицо вдруг показалось Люку фантастически прекрасным! А случайное прикосновение ее прохладных рук к его пальцам, когда она потянула фонарь, — прикосновением сказочной феи. Ее тихий голос, осторожным эхом скользнувший по подземелью, эхом же отозвался в его грудной клетке.

А что, если, дерзко подумал Люк, прижать ее к себе покрепче, впиться ей в губы и прямо тут… Да, тут, на древнем каменном полу, в подземелье! Вот это приключение! С настоящей баронессой, владелицей замка! Такой девчонки у него не было никогда! Но она же наверняка заорет, начнет отбиваться… Ну и что? Старик не услышит, они забрались далеко. Да и посопротивляется она скорее всего ради приличия. Он же чувствует, что нравится ей. И здорово нравится! Вон как она смотрит на него и не убирает рук с фонаря…

— Вы хорошо себя чувствуете, мсье Дюлен?

— Что? Простите, я не расслышал… — Люк перевел дыхание, уступая баронессе фонарь.

Она приподняла фонарь повыше и еще раз пристально посмотрела в его лицо.

— У вас случайно нет клаустрофобии? Вы не стесняйтесь, скажите, многие не выносят замкнутых пространств, подвалов.

— Нет. Все хорошо. — Люк вскинул пальцами волосы и удивился, почувствовав под ними на лбу капельки пота. — Все хорошо, — повторил он. — Правда.

— Придется поверить вам на слово. — Девушка старательно улыбнулась. Впервые с момента их знакомства. — Но, может быть, аллергия? Здесь пахнет затхлостью.

Люк машинально потянул носом. Точно, воняло плесенью и еще какой-то гадостью. Странно, что прежде он не обращал на это внимания. Впрочем, почему странно? Его нос всегда проделывал со своим хозяином подобные штуки, хотя в основном практически не чувствовал запахов.

Люка это вполне устраивало. Одеколоны и дезодоранты он приобретал, руководствуясь исключительно известностью марки, чтобы на кокетливый полувопрос, полуутверждение женщины в своих объятиях: «Ты так дивно пахнешь, Люк…» — бросить небрежно, но честно: «Кензо» или «Живанши». Врать в быту Люк не любил: зачем тратить память на то, чтобы помнить, что ты сказал, а что нет? Другое дело, когда профессионально требуется приписать недвижимости несуществующие достоинства. Но ведь это же в рекламных целях! Реклама — это не вранье. Все прекрасно знают, что маргарин никак не может иметь вкус сливочного масла, но ведь никто не удивляется, когда по телевизору каждые четверть часа твердят об этом?

Маргарина Люк не ел, а коровьему маслу предпочитал оливковое. Не столько из спортивно-диетических соображений, сколько из эстетических. Оливковое масло всегда продавалось в красивых бутылках. Люк любил красивые вещи. Всякие. Начиная от продуктовых упаковок, изящных флакончиков с парфюмерией и до красивых яхт и машин. Все это радовало глаз и как бы не затрагивало обоняния. Другое дело — вина, которые различаются не только по вкусу и крепости. Не чувствуя запахов, здесь легко прослыть неотесанным мужланом. Поэтому Люк как-то раз весьма прилежно проштудировал годовую подписку некоего профессионально-рекламного винодельческого издания, и при случае — точно зная название напитка — мог воспеть его аромат в самых верных и изысканных выражениях, искренне подозревая, что слушатели смыслят в ароматах не больше.

Так что эта особенность нюхательного органа Люка не беспокоила. Беспокоило другое. Иногда, без всякой, казалось бы, логической причины, его нос вдруг заинтересовывался каким-то запахом, жадно вбирал в легкие и буквально топил в нем Люка, доводя просто-таки до умопомрачения. Был ли это «хороший» или «плохой» в общественном мнении запах — неважно. Например, его мать была страстной поклонницей травы под названием лаванда. Мешочки с пахучим серовато-лиловатым сеном она распихивала во все шкафы, кладовки, комоды, кровати, диваны. Разве что не подсыпала в суп как приправу. Во избежание моли. Лаванда пахнет «аристократично», считала она, в отличие от «плебейского» нафталина. Может быть и так, трудно сказать, но лично для Люка нафталин вообще не обладал никаким запахом. А лаванда обладала. И еще каким!

Поэтому он старался по возможности меньше сидеть дома, ведь только разложенные по своей комнате мешочки он мог тайно спустить в унитаз. Что бы было, посягни он на остальные! И еще настоящей пыткой для маленького Люка были те дни, когда мать меняла ему постель. Ведь в шкафу с постельным бельем она хранила ненавистную лаванду… Люк распахивал окно настежь и в обнимку с котом — от которого деликатно пахло, наверное, рыбой — комочком сворачивался в кресле. Особенно тяжелыми были такие ночи зимой…

При первой же возможности Люк поселился от родителей отдельно, и, приобретая парфюмерию, он всегда внимательно читал перечень компонентов — на предмет наличия в ней лаванды. Но с возрастом нос создал ему еще одну проблему. Курение. Собственно говоря, табачный вкус даже нравился Люку, особенно в качестве дополнения к глотку дорогого конька. Да и вообще нравилось открыть нарядную пачку, извлечь сигарету, повертеть ее в красивых пальцах — Люк знал, что пальцы у него что надо. Приоткрыть рот, вставить сигарету между губами — и губы у него тоже весьма недурны, теперь повертеть в руках элегантную зажигалку — например, золотую, но матовую, с бархатистой на ощупь поверхностью, щелкнуть, насладиться видом язычка пламени, поднести к сигарете, затянуться, почувствовать вкус благородного табака…

Если бы процедура курения заканчивалась на этом, Люк был бы страстным курильщиком! Но после недолгого удовольствия вкуса начинался ужас: следовало выдохнуть дым. И этим дымом тут же начинало вонять все: его руки, губы, волосы, одежда, все помещение, гардины, ковры, мебельная обивка, даже обои! Требовались невероятные усилия, чтобы избавиться от этого омерзительного въедливого тошнотворного запаха табачного дыма. Сомнительное удовольствие. Поэтому Люк не любил, когда курили в его присутствии, а в своей квартире он вообще не разрешал курить никому. Не позволил бы даже отцу, хотя тот не курил. От врожденной жадности, по мнению Люка. Хоть что-то положительное от жадности…