В своих аналитических воспоминаниях маршал Жуков дает подготовке РККА верную оценку, с ней трудно не согласиться объективному исследователю. В частности, Жуков подчеркивает, что в ряде случаев не соответствовал требованиям современной войны метод обучения войск и офицеров, что отработке оборонительной тактики уделялось мало внимания, что ею преступно пренебрегали, в основном рассчитывая вести войну на территории врага до полного его разгрома. Это была теория самоуверенного шапкозакидательства, за что поплатились жизнями многие генералы (в боях и перед Военным трибуналом), миллионы солдат и офицеров.

Советский плакат

«Что касается других способов и форм ведения вооруженной борьбы, то ими просто пренебрегали, особенно в оперативно-стратегических масштабах», — отмечал маршал Жуков, имея в виду отработку встречного сражения, отступательные действия и сражения в условиях окружения с прорывами из вражеского кольца. Всему этому наши офицеры учились на поле боя, практически без навыка, действуя по смекалке и обстоятельствам часто на свой страх и риск. «Крупным пробелом в советской военной науке, — замечает также Жуков, — было то, что мы не сделали практических выводов из опыта сражений начального периода Второй мировой войны на Западе. А опыт был уже налицо, и он даже обсуждался на совещании высшего командного состава в декабре 1940 года». Вот где надо было проанализировать наступательные «блицкриговые» операции немцев в разных странах, в разных погодных и топографических условиях. И одновременно сделать выводы из промахов французов и англичан, пытавшихся безуспешно сдержать гитлеровскую армаду. И еще лучше — проиграть эти стратегические операции по нападению на другие страны на армейских обширных учениях, при этом отработав до деталей момент обороны на нашей территории при возможном внезапном нападении врага. Но этого опять-таки сделано не было.

В начале 1930-х годов СССР открыто демонстрировал свое стремление к мирному сотрудничеству с заинтересованными в этом европейскими государствами. Причем в ходе зондирования настроений западных политиков менялись и настроения Сталина. Хотя он фактически не участвовал в активной внешнеполитической деятельности — не принимал послов, не подписывал дипломатических документов, — но без его ведома Молотов не предпринимал ни единого мало-мальски ответственного шага. То же касалось и Литвинова.

Уже достоверно установлено исследователями, что изначальная причина ошибок и неудач в поисках Москвой наиболее вероятных союзников заключается в субъективном, однобоком взгляде Сталина и его консервативного окружения на смысл международных отношений. Сталин видел европейские отношения через призму классовой борьбы. По этой теории выходило, что СССР находится в кольце врагов, которые не бросились на социалистическое государство лишь по причинам европейских конфронтации: Германия была политической противницей Англии и Франции. «А в самих буржуазных странах нарастает рабочее движение, растут симпатии к Советской стране. Это и сдерживает наших противников», — говорил однажды Сталин в беседе с секретарями обкомов. Но это лишь отчасти отражало истинное положение европейской шумно-интрижно-дипломатической кухни.

Сталин полностью игнорировал уже известный тогда принцип гуманистических отношений, который, в основном, и определяет политику и авторитет миролюбивого государства, каким тогда считался для трудящихся мира СССР. По отношению к Англии и Франции у вождя превалировал «синдром настороженности и отторжения»: ему все мерещилось, что они готовы создать вторую Антанту и ринуться на СССР. А лучшим союзником в противостоянии им виделась Германия, которой Сталин до 1933 года постоянно сочувствовал, как жертве «версальского сговора». Недоверие к англо-франкам усилилось после Мюнхенского сговора, раздела Чехословакии. Тут сталинские шаги напоминают метания между Сциллой и Харибдой; с одной стороны, он еще не терял надежды на возможность контактов с Парижем и Лондоном, с другой, хотя и был насторожен, но тяготел к договору с Берлином. Сталин не мог простить англичанам и французам срыва создания системы коллективной безопасности в Европе.

Как известно, своей вины в этом вопросе он упрямо не хотел признавать. 10 марта 1939 года в докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин заявил, что советская сторона будет проводить политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами, соблюдая при этом осторожность и не давая провокаторам войны втянуть СССР в конфликт.

В это время в Париже и Лондоне испытали разочарование по поводу политики Гитлера, который, расчленив с ведома противников Чехию, перешел тот рубеж, за которым непосредственно лежали интересы Лондона и Парижа. Чемберлен и Деладье приняли шаги к началу переговоров с СССР. 31 марта 1939 года Чемберлен заявил в парламенте, что в случае угрозы независимости Польши и если последняя при этом окажет сопротивление, английское правительство «будет считать себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю находившуюся в ее силах помощь». Позже такое заявление сделало и французское правительство. Однако никто еще не знал, что гитлеровский удар по Польше 1 сентября 1939 года будет настолько стремительным (ее немцы оккупировали за 28 дней), что в Лондоне и Париже слишком поздно придут в себя от ошеломления и помощь будет оказывать уже некому. Гитлер же через свою агентуру делал все возможное, чтобы сорвать опасные для него «тройственные» переговоры — между Англией, Францией и СССР.

А Сталин считал наиболее благоприятным договор с Германией, ему надоело пассивное сопротивление Литвинова, и тогда 3 мая 1939 года Литвинов был внезапно снят с поста наркома иностранных дел, и его место занял председатель СНК В. М. Молотов, послушно выполнявший все указания Сталина. Через годы из переписки германского посла в СССР Шуленбурга с министром иностранных дел Риббентропом стало известно, что в Берлине были весьма довольны снятием Литвинова. В советской печати появились статьи, из которых явствовало, что Москва особенно и не стремилась к серьезным переговорам с Англией и Францией. Правда, существовал советско-французский договор 1935 года, который не был денонсирован. Но по этому поводу к удивлению осведомленных западных дипломатов в июне 1939 года в «Известиях» была помещена передовая статья, сообщавшая, что «…у нас нет договоров о взаимной помощи ни с Францией, ни с Англией». Такая забывчивость в дипломатических кругах может повлечь серьезные осложнения. Есть мнение, что подобным заявлением Кремль приглашал Берлин к более активному сотрудничеству.

В мае 1939 года Сталин располагал достоверной информацией о планах Гитлера на последующие месяцы. Сталин знал, что Гитлер намеревается сокрушить и уничтожить Польшу как независимое государство. Зав. Восточным отделом МИД Германии Э. Клейст говорил, что если дело дойдет до войны, то вермахт будет действовать «жестоко и беспощадно». Уже через несколько дней об этой фразе Клейста знали в Кремле. В Берлине были уверены, что СССР сохранит нейтралитет, если Германия ринется на Польшу. Сам Гитлер, по словам того же Клейста, внимательно изучив настроения в Кремле, пришел к выводу, что «после ликвидации Польши» в германо-советских отношениях должен наступить новый благодатный этап. Гитлер планировал на ближайшие два года установить с СССР нормальные отношения, чтобы решить «германские проблемы в Европе». Что это за проблемы — прекрасно известно из курса общей истории. Гитлер также решил, что с учетом интересов СССР в эти два года не будут подвергаться нападению страны Прибалтики.