и дело пьет воду из бутылочки, поводит плечами, будто ей холодно. Невзрачная какая-то, серая мышка, зато в коричневом пиджаке – симпатичная и глядит заинтересованно.

– А вы откуда, девочки, в Мадрид нагрянули? – с долей не свойственной ему развязности спрашивает Костя. – Россиянки, наверное?

– Не угадали. Я с мужем из Чикаго, моя подруга Маша, – указывает на спутницу, – из Нью-Йорка. Меня Наташей зовут. А вас?

Нехотя возвращаются на трибуну. Скоро убьют шестого быка и все наконец-то закончится.

– Вам нездоровится? – спрашивает он у Маши.

– Гриппую. Держитесь от меня подальше, а то заразитесь – и весь отпуск насмарку. Как у меня.

– А чем лечитесь?

Да ничем. Пробую водкой, толку чуть.

Через пять минут коррида завершается. Чикагская пара и Маша прощаются с Костей.

Он напрочь забывает о мимолетном знакомстве, и вдруг в аэропорту Барселоны его окликают. Наташа, не сразу узнал ее. Она с мужем и подруга улетают, как и он. Домой, в Штаты? Нет, они в Израиль к друзьям, а Маша в Нью-Йорк.

Одним рейсом, в разных концах «Боинга». Костя от нечего делать подходит к Маше, затеивается ни к чему поначалу не обязывающий треп, она сидит, он нависает над ней в проходе.

– Пойдемте в конец салона, – неожиданно предлагает Маша.

Проговорят они без малого три часа, оккупировав пространство возле аварийного выхода. Стюардессы почему-то не делают им замечаний, не просят вернуться на свои места. Маша выглядит уже не так, как на корриде. Хворь прошла, успела слегка загореть на Коста-дель-Соль, посвежела. Очень даже симпатичная. На вид ей лет тридцать с хвостиком.

На Костю находит вдохновение. Не упомнит, когда так легко и нестесненно вел беседу с женщиной. После смерти Полины долго ни на кого смотреть не мог. Отпечалился, отболел душой, завел несколько быстролетных, ни к чему не обязывающих романов – в конце концов, не монах же, – пока не остановился на одинокой немолодой русской медсестре из своего госпиталя. Понимают оба – блюстители нравственности взгреть могут за связь, поэтому на работе конспирацию соблюдают, стараются не общаться без особой нужды, даже по телефону.

Пресечение связей амурных между сослуживцами – самое в Америке идиотическое занятие среди прочих. Пользы чуть, а вреда… Друг-редактор рассказывал: врач один холостой, с двумя бабами в разное время у себя дома переспал – медичкой из своего госпиталя и пациенткой. Бабы довольны, хипеса не поднимают, напротив, зато госпитальное начальство возмущено – кто-то, видать, стукнул. И согласно правилам моральным того заведения, не имеет теперь права врач-бедолага оставаться один на один с больными. Надо срочно осмотреть пациентку, так он за медсестрой бежать должен, чтоб присутствовала. А другой случай и того чуднее. У доктора умерла жена, живет он один больше года, однажды благодарная пациентка, тоже одинокая, пригласила его домой на обед. Так повторяется раза три. Между ними обоюдная симпатия устанавливается, и доктор как-то позволяет себе обнять и поцеловать женщину. И тут же сам сообщает начальству. Этика-с. По этой самой гребаной этике обязан он три месяца не видеться с этой женщиной или переадресовать ее для лечения коллеге. Редактор рассказывает и ехидно посмеивается – «таковы их нравы», а в Косте все аж кипит. Представляет, как начнут волтузить его, мордой об стол прикладывать, коль узнают про Эллу.

А сейчас в самолете словно ветер дует в его паруса, мчится он по волнам навстречу маняще-неизведанному, брызги соленые секут щеки, и предчувствие чего-то многообещающего не покидает Костю все три часа.

Он рассказывает о себе, но еще больше узнает о Маше. Странно, она делится с ним, незнакомцем, с той степенью доверительной откровенности, на которую он при всем желании не мог рассчитывать. Какую-то струнку в ней, видно, затрагивает. Может, воспоминания о былом киношном влияют, а может, неожиданная оценка эмиграции, с которой она соглашается, – это как похороны, после которых жизнь продолжается; он острит, вспомнив афонаризм: «Судя по количеству уезжающих в Штаты, у них там еще не все штаты заполнены», – и она хохочет. О своем нынешнем житье Костя особенно не распространяется: ничего интересного, вкалывает, деньги зарабатывает и все. Зато упоминает концерты, на которые ходит в «Карнеги», приглашает составить компанию.

Машина же жизнь предстает в куда больших подробностях, и Костя поражается, сколько же испытаний и бед выпало этой совсем еще молодой женщине. Шутка ли, в двадцать собираться родить – и потерять мужа, горячо любимого: лопается дотоле дремавшая аневризма сосуда мозга, кома и смерть. Ей прожужжали уши: делай аборт. Не слушается, рожает двойню (что будет двойня, выяснилось перед самыми родами) и отбывает в эмиграцию. На четыре года раньше Кости. Хлебнула здесь полной мерой. Поначалу квартиры убирает – кому нужен ее диплом учителя музыки. Да толком и не работала в Союзе по профессии. Не успела. Выучивается на программиста – все учатся, и она идет – поветрие такое, меняет три работы, сейчас в крупной компании, ею довольны, даже занятия ведет со вновь нанятыми. Сокращения ее минуют. Пока, во всяком случае. Вот только вкалывает, как мужикам не снилось: почти все выходные. Деньги нужны, девчонки растут, то им купи, это… Личная жизнь? Много всего было, уходит от ответа. Нынешний бойфренд уже лет шесть. Женат. Был женат, уточняет. Нелегко с ним. Чем-то действует на нее, привязывает к себе. Не хватает сил порвать, хотя ссорятся постоянно. Вот и сейчас в ссоре, поэтому одна была в Испании.

Выясняется, живет Маша довольно близко от Кости. «Нам по дороге, я вас подвезу на такси», – предлагает и получает отказ: «Спасибо, меня встречают», и в уголках рта намекающая улыбка – дескать, не спрашивайте, кто встречает. С бойфрендом в ссоре, а кто-то встречает, оценивает услышанное Костя. Понятно. В самолете обмениваются они телефонами.

Через неделю он звонит Маше и несмело, прощупывающе: давайте встретимся. Готов к отказу, настраивает себя именно так, дабы потом не слишком переживать. Молодая, симпатичная, недостатка в мужиках не испытывает, а сколько тебе лет, не забыл? Правда, смотришься моложе, седины покуда немного, волосы не вылезают, лишь чуточку над висками, лицо гладкое, без бороздок-морщин, высок, не обрюзг, хотя паундов восемь-десять лишних – не похвалишь себя, кто похвалит? – однако на женщину в тридцать с небольшим, да еще такую, как Маша, и в самых шальных мыслях замахнуться не мечтает.

Маша соглашается без колебаний. Костя обалдевает от радости. Где встретимся? Где хотите. Можно у вас. У меня дети, с обескураживающей откровенностью и простотой…

Видятся они раз в неделю, только по будням – выходные Машины Косте не принадлежат. С каждым новым свиданием вселяется