— На мой взгляд, наше положение совершенно безнадежно. Боеприпасы на исходе. Силы тоже. Больше половины личного состава группы ранено. Если мы будем продолжать то, что делали, то вскоре все будем мертвы. В данных обстоятельствах я не хочу отдавать приказ, пока не обсужу с вами наше положение, но вы должны понимать, что каким бы ни было ваше мнение, окончательное решение остается за мной. Я не пытаюсь выгородить себя.

Я знаю свои обязанности и прежде всего думаю о раненых, страдающих от невыносимой боли. У многих гангрена, а у нас нет ни медикаментов, ни бинтов, ничего совершенно, чтобы помочь им. Очень сомнительно, что мы сможем прорваться к своим. Только что вернувшаяся разведгруппа доложила мне, что перед нами крупные силы сибирских пехотинцев. Кроме того, нужно помнить и о батальоне бронесаней. Если разделить боевую группу на три части, то есть небольшая возможность пробиться. — Снова делает паузу и с силой ударяет в снег прикладом автомата. — Но без раненых, это должно быть понятно!

Среди собравшихся офицеров поднимается гневный ропот.

— Господи, бросить раненых? — кричит лейтенант Шульц, самый младший из офицеров, которому забили голову этикой героизма.

— Сейчас говорю я, лейтенант Шульц! — рычит оберст, давая ему резкий отпор. — Получите возможность высказаться, когда закончу. Можно так же остаться здесь, понастроить иглу, занять круговую оборону и надеяться, что наши войска придут на выручку. Но это будет тщетной надеждой. Я думаю, штаб давным-давно списал нас.

— А как насчет полка СС? — спрашивает лейтенант Шульц с детской наивностью.

— Если у вас есть прямая связь с генералом, герр лейтенант Шульц, можете предложить ему эту идею, — язвит оберст. — Заодно и сообщите ему, где можно найти эсэсовский полк!

— В Финляндии расположена эсэсовская горная дивизия «Норд», — торжествующе говорит Шульц.

— Да, но они не знают, где мы, — раздраженно рычит оберст, — и если б даже знали, не пошли бы нам на выручку! Мы в катастрофическом положении. Приданные нам финские солдаты ночью исчезли. Они понимают, что их единственный шанс — пробиваться мелкими группами.

— Это дезертирство! — неистово кричит лейтенант Шульц.

— Ошибаетесь, — снисходительно улыбается оберст. — Финны не находятся под немецким командованием. Никто из них не присягал на верность фюреру. В десяти километрах к востоку от нас стоит батальон сибирских лыжников. Там большой излишек личного состава, очень скоро они начнут атаку и уничтожат нас. — Он задумчиво протирает монокль белоснежным платком. — Предлагаю оставить раненых здесь с несколькими добровольцами, которые будут заботиться о них. Возможно, это кажется бесчувственным, даже жестоким, но это единственный шанс для остальной группы. Остаться здесь и принимать бой — самоубийство. И как только он окончится, раненых тут же расстреляют. Раненые всегда доставляют хлопоты, особенно раненые противника. Если мы оставим их с унтер-офицером, которому будет приказано установить контакт с русскими, как только группа отойдет, возможно, русский командир не прикажет хладнокровно расстреливать пленных.

Оберcт грузно садится на снег и направляет палец на лейтенанта Шульца, обмороженное лицо которого стало теперь медно-красным.

— Теперь ваша очередь, герр лейтенант. Буду рад, если вы предложите план получше!

Внутренне бурля от ярости, юный офицер встает и смотрит на оберста с ненавистью и презрением.

— Я не слышал ничего гнуснее вашего предложения, — грубо говорит он. — Бросить раненых товарищей на милость большевиков — не только измена, но и умышленное убийство. Вы постоянно говорите о спасении группы, о прорыве, будто это имеет какой-то смысл. Вот сражаться имеет смысл! Сражаться, как сражались наши германские предки. Большинство из нас не доживет до окончательной победы, но это неважно. Лишь бы до нее дожили лучшие. Цена этой победы будет самой большой, какая только требовалась от отечества, но немцы еще тысячу лет будут чтить тех, кто ее уплатил. Вы называете себя немецким офицером. Я называю вас трусливым подлецом. До этой минуты я видел в вас благородного немецкого солдата, который исполняет свой долг, соблюдает присягу фюреру и знает, что влечет за собой эта присяга. Теперь вижу, что глубоко ошибался. Но клянусь вам, что пока могу поднять оружие, ваше гнусное предложение не будет выполнено. А если и будет, то лишь через мой труп. И обещаю принять меры, чтобы вы предстали перед трибуналом, если мы вернемся.

— У вас все? — сухо спрашивает оберст. Поворачивается к командиру второй роты гауптману Бернштейну, который, продолжая сидеть, беспомощно разводит руками.

— Герр оберст, что я могу сказать? Я жду ваших приказов. Буду я согласен с ними или нет, значения не имеет. Я их выполню.

— Майор Пихль, каково ваше мнение?

Майор встает. Он строевой офицер. Это ясно. С надменным видом сгибает и распрямляет колени, как принято у прусских гвардейцев.

— Герр оберст, я не понимаю вас, — громко говорит он. — Вы хорошо обдумали свое предложение? Впрочем, это не мое дело. Я согласен с Бернштейном. Вы отдаете приказы, мы беспрекословно выполняем их.

Не сгибая спины, он садится рядом с гауптманом. Закуривает сигарету и как будто теряет всякий интерес к происходящему.

Лейтенант Линц из первой роты шумно поднимается, трижды громко щелкает каблуками и отдает нацистский салют.

— Вы больше не отдаете чести на прусский манер, — поднося руку к головному убору, спрашивает оберст с улыбкой, — или, может, думаете, что находитесь в СС, герр лейтенант?

Высокий, худощавый лейтенант краснеет и смущенно ковыряет носком сапога снег. Ком снега попадает на колени майору Пихлю.

— Лейтенант Шульц уже сказал то, что могу сказать я!

Он снова трижды щелкает каблуками и отдает теперь честь на уставной манер. Садится рядом с лейтенантом Шульцем, словно ища безопасности в этом соседстве.

Следующий — лейтенант Паулюс из третьей роты. Он встает без ненужных театральных жестов, как и все медлительные фризы[37]. Не козыряет и не щелкает каблуками.

— Герр оберст, — неторопливо начинает он низким голосам, — я больше года командовал ротой в вашем полку. Знаю, что вы не такой, каким лейтенант Шульц вас считает. Убежден, что вы пришли к своему решению после долгого, глубокого раздумья. Я не могу судить, правильное оно или нет. Вы мой командир, и я жду ваших приказаний.

Он садится рядом с гауптманом Бернштейном, тот молча пожимает ему руку.

Невысокому лейтенанту Хансену из шестой роты очень не хочется высказывать свое мнение. Внутренне он согласен с оберстом, но уже провел семь месяцев в Торгау за пустяковый проступок и меньше всего на свете хочет вновь оказаться в этой военной тюрьме. Бросает взгляд на лейтенанта Шульца, который смотрит на него ледяными глазами.