не слишком чистых опилках: то ли играли, то ли ссорились, но определённо были живы. Как ни странно, но Михаил Александрович вместе с облегчением, что ничего страшного и таинственного не произошло, испытал и некоторое разочарование. Значит, его «Енох» не обладает той жуткой силой, как камера партизана Изи? Ненастоящий какой-то у него «Енох» оказался.

Он позавтракал стаканом горячего несладкого чая (сахара в доме тоже не нашлось), сунул в карман две плетёные авоськи и отправился в ближайший гастроном. По дороге проверил почтовый ящик и, о чудо, вытащил из него бледно-розовую квитанцию, извещавшую, что ему следует зайти в почтовое отделение и получить прибывшую на его имя посылку. Он ожидал её, но никак не думал, что она дойдёт так быстро.

Голод оказался сильнее любопытства, и начал он всё-таки с гастронома. Две полных сетки продуктов украсили пустовавший холодильник, и, дожёвывая на ходу кусок «Докторской колбасы, Мазин помчался на почту. Здоровенный фанерный ящик, который, пыхтя, вытащили ему две немолодых женщины в синих рабочих халатах, привёл Михаила Александровича в лёгкое уныние. Нёс он его долго, с остановками, всё пытаясь перехватить поудобнее, да никак не удавалось. На свой четвёртый этаж без лифта он поднимался, пыхтя и ругаясь вслух, а на площадке между вторым и третьим даже присел на ящик, чтобы отдышаться.

Дома аккуратно снял гвоздодёром фанерную крышку. Фёдор, или кто там ещё ему помогал, упаковали камеру на славу: обмотали какими-то тряпками и засыпали все остро пахнущей свежим деревом стружкой. Мазин вытащил камеру из ящика и установил её на треноге вместо своей. Изина фотокамера внешне ничем особо не отличалась от его, но Мазин не огорчился. Он как бывалый филателист знал, как разительно отличаются по цене две, казалось бы, одинаковые на взгляд непрофессионала марки. Как малейшее отличие в цвете, зубцовке или водяном, невидимом глазу знаке поднимает её цену до недосягаемых для рядового коллекционера высот. Ко второй части эксперимента всё было готово, и Михаил Александрович потянулся к клетке с подопытными. Заметив его движение, мышка с номером на спине тут же бросила грызть корм и метнулась в домик. Он сначала собрался выковырять её оттуда, но потом решил, что она уже в одном опыте поучаствовала, и теперь настала очередь второй жертвы. Мазин вытащил её из клетки, написал фломастером на мелко дрожащей спинке цифру два и запустил в ту же стеклянную банку.

Далее он проделал всю ту же процедуру, что и в первый раз. Сфотографировал мышку Изиным аппаратом, проявил, напечатал, высушил фотографию, сжёг её в пепельнице и порезал негатив на мелкие кусочки. И ничего не произошло. Ничего. Разочарованный результатом, он оставил банку с мышкой в центре стола, прикрыл её на всякий случай толстой книгой, чтобы мышка не попыталась удрать, и пошёл в магазин купить вино и цветы к Машиному приходу. В ликёро-водочном отделе «выбросили» дешёвый портвейн, и шумная, неаппетитно пахнущая очередь, выстроившаяся за ним, извивалась через всё помещение и выползала на улицу. Мазин обречённо встал в хвост очереди — времени до Машиного прихода было достаточно. Пока отстоял и под неодобрительные взгляды вместо дефицитного портвейна взял две бутылки болгарского сухого, пока добежал до станции метро, возле которой находился единственный в округе цветочный ларёк, прошло почти два часа.

Дверь в квартиру оказалась закрыта не так, как он её запер, уходя, — не на оба замка, а только на защёлку. Мазин аккуратно, стараясь не шуметь, открыл — в квартире было тихо. Сделал несколько осторожных шагов, и тут на кухне, хлестнув по напряжённым нервам, зазвенел телефон.

6.4

Звонила Маша. В истерике. Голос срывался почти на визг, но текст был понятен.

— Мазин! — в моменты раздражения она всегда называла его по фамилии. — Мазин, ты идиот? Маньяк? Что ты вытворяешь? Ты сошёл с ума там у себя в своей провинции?

Михаил Александрович, ошалевший от такого напора, тщетно пытался выяснить, что произошло.

— Машенька…

— И не звони мне больше! И не подходи ко мне в институте. Твои ключи я оставила в прихожей на вешалке!

— Что случилось, Маша? — повысив голос, попытался он прервать поток оскорблений.

— Ты ещё спрашиваешь? Ты там для развлечения мышей мучаешь? Маньяк! Садист!

— Почему ты решила, что я их мучаю? — Мазин не знал, как выкрутиться. Ну надо же было ей прийти раньше! Сюрприз сделать захотела. Дура!

— Почему? А чем ты там ещё занимаешься, если у тебя мёртвые мыши на столе валяются?!

— Как — мёртвые? — вскинулся Мазин. — Какой номер?

— Что? Номер? Номер чего? Телефона? У мыши? Мазин, ты псих! Тебе лечиться надо! — Она что-то ещё кричала, потом швырнула трубку, но он уже не слушал. Забыв про телефон, он рванулся в комнату. В центре стола в стеклянной банке, вытянувшись на боку, лежала дохлая белая мышка. Рядом с банкой стояла пепельница, полная обгорелой съёжившейся фотобумаги, и пахло в комнате соответствующе. Вторая мышка — живая и здоровая — стояла в клетке на задних лапках, держась передними за прутья клетки, и, укоризненно покачивая головкой с печально опущенными вниз белыми усиками, грустно смотрела на хозяина. Взяв салфетку, Мазин аккуратно перевернул покойную и, чтобы убедиться ещё раз, посмотрел на номер на её спинке. Это была мышка номер два — Изина камера сработала.

6.5

Устраивать торжественные похороны первой жертве своих экспериментов Мазин не стал. Он просто завернул мышку номер два в салфетку и выбросил в мусорный бак. Туда же полетели купленные для Маши цветы. Вернувшись в квартиру, Мазин сварил полпачки магазинных пельменей, залил их сметаной и, обмакивая в налитый в блюдечко уксус, безо всякого аппетита съел, запивая уже не нужным кисловатым сухим вином. После ужина он вернулся в комнату, поставил рядом две камеры, свою и Изину, и стал их сравнивать. У камер были разные, но определённо соответствующие своему времени объективы. У его камеры стоял роскошный Steinheil — один из самых ранних и редких, а у Изиной — не менее знаменитый французский Chevalier Farb. Оба в отличном состоянии, с чистой оптикой и блестящими латунными кольцами. У обеих камер были одинаковые кожаные и отлично сохранившиеся меха, да и само дерево корпуса внешне было схожим. В общем, выглядели они практически одинаково. Обе были отделаны красным деревом и богато украшены резьбой — недаром тот алкаш, который продавал ему вторую, заломил такую несуразную цену. Он вспомнил всю историю покупки и рассмеялся.

Алкаша этого он встретил на воскресной барахолке у Владимирского рынка, где тот торговал всяким хламом. Из груды ржавых железок в его старом фибровом чемоданчике Мазин выудил пару бронзовых колец от объектива, какую-то нужную ему запчасть от фотокамеры, а в куче прочего барахла, сваленного на расстеленном на земле одеяле, обнаружил две старых деревянных кассеты для фотопластинок. Мужик заломил три рубля за всё, но под строгим взглядом Михаила Александровича стушевался, и сторговались они на полутора. Рассчитавшись, Мазин поинтересовался, нет ли чего ещё, связанного с фотографией, на что алкаш безразлично ответил, что, мол, есть ещё много всякого — и коробки ещё остались, и камера какая-то большая деревянная. Сердце коллекционера забилось учащённо, но правила торговли Мазин знал: нельзя было выказать интерес — это автоматически увеличивало цену.

— Ну так я могу посмотреть. Может, и куплю чего, если не совсем хлам.

Алкаш уже, видимо, наторговал нужную на вечер сумму, а напрягаться и тратить лишнее время на нахождение в сознании ему не слишком хотелось.

— Ну, давай завтра, мужик, встретимся тут же, и я тебя отведу. Тут неподалёку моя конура.

Мазин знал этот тип. Никаких шансов на то, что он тут завтра вовремя появится, не было. Может замёрзнуть под забором сегодня, может оказаться в вытрезвителе, а если избежит всего этого, то наверняка забудет.

— Нет, не могу завтра. Я не местный и сегодня вечером уезжаю, — сказал он первое, что пришло в голову, и тут же пожалел — для приезжего цена наверняка будет выше. — Пошли сейчас. Тем более что ты