* * *

Какой глупый вид был у Ламприера, когда он свалился посреди дороги, разбросав руки и ноги в разные стороны. Зачем он залез на дерево? Papa сказал, что он очень образованный. Очень ученый, хоть и краснеет, как свекла, каждый раз, когда смотрит на нее. Как свекла. Но ей это даже нравится. Papa рассердился бы, если б узнал. Но papa все равно догадается, она знала. Papa знает все. Он заранее знал, что Джон Ламприер влюбится в нее без памяти, и вот пожалуйста — он падает, гримасничает и заикается, стоит ей лишь поднять руку, чтобы поправить волосы.

— Эгей, там!

Она небрежно вскинула голову. Этот фермер снова приветствовал ее. Дурацкий мужик в дурацкой шляпе с загнутыми полями. «Как они могут целый день гнуть спину в поле? Но каждом) порой приходится делать веши, которые не по душе, — подумала она. — По своей воле разве я пошла бы разговаривать с этим лысым, словно яйцо, надутым, как индюк, священником?» Дом Кальвестона уже виднелся из-за деревьев. Джульетта неохотно направилась к нему.

* * *

Холодный, хлюпающий, мятый картофель. Белый и липкий, серый и клейкий. Пригоршни и комки чавкающего, скользкого, перепачканного, перемешанного с потом картофельного пюре. Какое наслаждение размазывать его по телу огромными щедрыми пригоршнями. Отец Кальвестон, голый. С картофелем. Он корчился, он трепетал, он растекался в картофельных пароксизмах блаженства. Леденящий комок на шее тонкой струйкой растекся вдоль позвоночника и исчез между дрожащими полушариями ягодиц. Скользкая оболочка на груди, набухшие соски, напряженный пупок. Студенистая, вязкая масса, размазанная и разбрызганная по его голому-преголому телу. Как он любит ее, такую волнующую и омерзительную, как все соки поднимаются в нем, чтобы слиться с картофельными соками, чтобы слиться, пока поворачивается дверная ручка, невидимая из дальнего угла комнаты, чтобы слиться, пока скрипят петли, слишком поздно насторожившие его, он поворачивается, чтобы слиться…

— Доброе утро, отец Кальвестон.

Преподобный отец Кальвестон, лишенный покрова своего сана, замирает. Медленно, с терпением, которое свойственно лишь неживым вещам, скромный комок размятого картофеля соскользнул с его напряженного пениса и стек по правому яичку, беззвучно шлепнувшись на пол. Это движение обнаружило огненно-красную, лоснящуюся голову того, только что ликующего (а теперь поникшего) орудия, которое в иерархии красноты, представленной в эту минуту на обнаженном теле преподобного отца Кальвестона, уступало по силе сияния лишь самой макушке. Он покраснел от корней волос до пят, как будто само его унижение грозило расколоть границы его тела, как цыпленок — свою скорлупу.

— Сядьте, отец Кальвестон. Прошу вас — Однако сталь в ее голосе, прозвучавшая почти гротескно из уст столь юного создания, не оставляла и тени иллюзии в том, что это просьба.

— А теперь, — она сделала паузу, прислоняясь к верстаку и складывая руки на груди, — давайте поговорим.

Другого выбора у него, по-видимому, не было.

* * *

Он влюбился. Он больше не сомневался в этом, устремляясь по тропинке к дому. Она околдовала его, и теперь он будет следовать за ней повсюду. Он победит необъятные пространства, покорно исполняя ее желания, он преодолеет моря и океаны, земли, населенные невидимыми чудовищами. Он сразится с гирканцами, скифами и парфянами, вот они уже поворачиваются к нему на своих конях, прикрывая градом стрел свое бегство. Он спускается по голубому Нилу до самой дельты, где тот распадается на семь рукавов, окрашивающих своими желтыми водами Срединное море; поднимается на самые высокие альпийские пики, откуда обозревает памятные места своих побед и проникает взором дальше, к чужестранным морям, разбивающим свои волны у подножия далеких Британских островов. Впрочем, слабый шелест этих волн долетал до него и сейчас, когда ласковые объятия родного ландшафта бережно прижимали юношу к своей груди, пока воображение уносило его в самые опасные уголки земли, чтобы принести дань Афродите. Его Афродите. Эта мысль была сладостно-горькой, ее отравляла параллельная мысль, что его мечта никогда не осуществится. Но она пригласила его в поместье Кастерлеев, и это было кое-что. Впереди показалось семейное гнездо Ламприеров. Прежде всего надо рассказать матери о лестном предложении.

Входная дверь, впрочем как и все остальные двери в доме, была настежь распахнута. Мать «проветривала углы», как она это называла.

— Я встретил на тропинке Джульетту Кастерлей.

— Да, Джон? — Она прошла мимо него, держа за лапку огромного паука, которого выбросила за порог.

— Мы говорили о книгах.

Марианна Ламприер раздавила мокрицу, пытавшуюся проникнуть в дом по подоконнику через открытое окно.

— Ее отцу нужна моя помощь в библиотеке. Марианна схватила еще одного паука, смахнула муравья и поразила маленького коричневого жучка томиком Менандра, лежавшим на столе.

— И о чем именно он просит?

Она оторвалась на мгновение от своих трудов по уничтожению насекомых и улыбнулась ему. Ее сын, конечно, был необыкновенным ребенком. Она любила его.

Он улыбнулся в ответ и стал рассказывать о библиотеке и своей исключительно важной роли в деле ее комплектования. Мать притворилась, будто слушает невнимательно, потому что ей было приятны усилия сына заинтересовать ее. Но все же новость ей не понравилась, она вызвала у нее дурные предчувствия. Что-то было тут не так. Но он ощущал себя победителем. Случайная мысль поразила ее.

— А почему мистер Квинт не может сделать этого? — спросила она, внезапно вспомнив бывшего учителя своего сына. — Ведь он служит сейчас у Кастерлеев, верно?

Сын посмотрел на нее.

— Конечно, тебе следует пойти, — сказала она. — Но ты должен спросить у отца, Джон.

Шарль Ламприер, сидя наверху в своем кабинете, заваленном самыми разнообразными бумагами, слышал все. Он быстро писал на листе, лежавшем перед ним. «В ответ на Ваше письмо, учитывая возражения, которыми Вы встретили мои уверения в том…» Он остановился, перечеркнул последнюю фразу и написал: «Позвольте мне не согласиться с Вами. Судно такого водоизмещения действительно может войти в порт, как я Вам уже писал. Возможно, в Лорьян или в Нант, в Рошель или еще куда-нибудь. Нельзя ли справиться с картами? Предельное водоизмещение, не превышающее уровня осадки в гаванях, подтверждает рассказ Филипса…» Он снова остановился. Капитан Гардиан, его корреспондент, не верил в Филипса.

Именно Филипс искал тогда встречи с ним. Они сидели в тускло освещенном трактире Сент-Хелиера, глядя друг другу в глаза, и Филипс говорил о корабле. Он не знал ни его названия, ни цели плавания. По словам Филипса (на которые Шарль часто будет ссылаться в последующие годы), корабль этот дважды в год плавает вдоль западного побережья Франции в какой-то порт, где оставляет свой груз; это было понятно из того, что, возвращаясь обратно на юг, он имел малую осадку. Филипс представился судовым инспектором. Это был молодой человек с умным лицом, одетый в черное. Он настойчиво обращал внимание на две странные особенности этого корабля. Во-первых, рассказывали, что он имеет более четырехсот тонн водоизмещения. Значит, это большое судно, слишком большое для береговой торговли. И во-вторых, судя по конструкции, это был корабль Ост-Индской компании.