Я закрыла глаза и вздохнула, зарываясь глубже под одеяло, в любую секунду ожидая ступнями коснуться деревянного изножья, но так до него и не достав; я улыбнулась, поняв, что кровать эта больше меня и можно разлечься во весь рост, а затем так и поступила, блаженно расслабляя усталые ноги, вытягивая их как можно дальше, шевеля пальцами под одеялом, и невероятное наслаждение владело мною, пока чьи-то руки не обхватили меня крепко за щиколотки, стиснув их до самых костей, и не потянули в недра постели; я вскрикнула и поспешно согнула коленки, недоумевая, что за ужасный кошмар привиделся мне. Соскочив на пол, я отдернула шторы и сорвала одеяло, но на постели ничего не было. Я взирала на нее, и сердце мое колотилось. Мне это не почудилось. Две руки схватили меня за щиколотки и потянули. Я еще чувствовала их прикосновение. Я стояла, застыв в потрясении, но не успела я собраться с мыслями, как дверь распахнулась, коридор ослепительно засиял, и в проеме возникла белая призрачная фигура.

Изабелла.

— Все благополучно, Элайза Кейн? — осведомилась она.

Я снова вскрикнула и ринулась к ней, к утешительному огоньку свечи.

— Там что-то… — начала я, не понимая, как объяснить. — В постели, там… я почувствовала…

Она приблизилась, свечою повела над кроватью, оглядела ее всю, от подушек до изножья.

— Здесь решительно ничего нет, — сообщила она. — Вам привиделся дурной сон?

Я задумалась. Иного резонного объяснения не было.

— По видимости, — сказала я. — Мне казалось, я еще бодрствую, но, наверное, задремала. Прости, что побеспокоила. Я не… я не знаю, что на меня нашло.

— Должна отметить, что вы разбудили Юстаса. Он чутко спит.

— Я прошу за это прощения.

Она воздела бровь, будто раздумывая, в силах ли меня простить, но в конце концов вежливо кивнула и вновь отбыла, прикрыв за собою дверь.

Долго-долго стояла я у кровати, внушая себе, что во всем повинно разыгравшееся воображение; наконец, не задернув штор, дабы в комнату проникал лунный свет, я опять забралась в постель, укрылась одеялом и медленно, очень медленно вытянула ноги, каковые не обнаружили ничего, кроме мягких простыней.

Я закрыла глаза, уверенная, что теперь и вовсе не усну, однако утомление, очевидно, взяло свое, ибо, когда я очнулась, в окна струился солнечный свет, дождь и ветер прекратились и настал новый день — мой первый день в Годлин-холле.

С немалым облегчением я узрела, сколь ясно и солнечно мое первое утро в Годлине; удивительно, впрочем, что ночной ливень сменился столь замечательной картиною. Разумеется, я не имела никакого представления о погодах в Норфолке — быть может, таковы типические последствия ночных гроз, — но не припоминаю, когда еще мне выпадало просыпаться под столь чистыми небесами и в столь живительном тепле. Лондонский воздух неизменно насыщали мгла густого тумана и запах горящего угля, и невозможно было стряхнуть ощущение, будто некий чужеродный пакостный налет украдкой обволакивает тебя, просачивается в поры и пропитывает все тело, незримо его убивая; здесь же я через огромные окна взирала на поместье, и мнилось мне, что стоит лишь выбежать наружу и наполнить легкие чистым и благодатным сельским воздухом, как все беды минувшей недели рассеются и лишатся власти над состоянием моей души.

Оптимизм придал бодрости духу, коему иначе угрожали бы смятение и одиночество. К удивлению своему, я замечательно выспалась, и всевозможные напасти вчерашнего дня — несостоявшееся свидание со смертью на вокзале, малоудачная беседа с Хеклингом, сомнения касательно моих нанимателей, этот нелепый кошмар, что привиделся мне в постели (ибо я совершенно уверилась, что это был кошмар и не более, фантазия, порожденная изнеможением и голодом), — все это отступило прочь. Настал первый день моей новой жизни вдали от Лондона, и я была полна решимости прожить его хорошо.

Почуяв аромат стряпни, я зашагала к его источнику анфиладою комнат первого этажа, и чем далее шла, тем сильнее становился запах. Я миновала гостиную, где накануне вечером сидела с детьми, весьма прихотливо убранную столовую, где за столом разместились бы двадцать персон, небольшую и чудесно освещенную читальню, коридор, где по стенам висели акварельные изображения бабочек, и, наконец, вошла в кухню. Я не знала, где трапезничают Уэстерли по утрам, поскольку дом мне еще толком не показали, но была уверена, что, пойдя на запах, обнаружу все семейство — они завтракают и ожидают меня. Весь этот вздор касательно родителей Изабеллы и Юстаса вот-вот разъяснится.

Но, как ни странно, кухня пустовала, хотя ароматы ясно говорили мне, что совсем недавно кто-то здесь стряпал.

— Доброе утро, — крикнула я и направилась к буфетной в поисках кухарки. — Есть тут кто-нибудь?

Однако нет, никого там не было. Я огляделась: полки ломились от провизии; в корзинах лежали свежие овощи и фрукты; в холодном шкафу обнаружились куски птицы и говядины в стеклянных лотках. На окне, подле каравая хлеба с орехами, уже укороченного на несколько ломтей, стояла плошка с коричневыми яйцами. Задумавшись, как поступить дальше, я обратила взгляд на красивое арочное окно в романском стиле, за каковым узрела дородную женщину средних лет в платье служанки, пальто и шляпе, с набитой сумкой в левой руке; грузная фигура направлялась по гравийной дорожке к конюшням Хеклинга, — должно быть, это помянутая накануне миссис Ливермор. Я не уточнила, кто она такая, предположив, что она служит экономкою, но наряд ее говорил о другом.

Ключ в двери буфетной не поддавался, и дверь поначалу не желала открываться, как и окна в моей спальне, — вновь попробовав с утра, я обнаружила, что они запечатаны наглухо. Эту дверь, впрочем, я одолела и вышла наружу, как раз когда женщина свернула за угол и пропала с глаз. Я окликнула ее, надеясь, что она услышит и вернется, однако ничего подобного не произошло, и я довольно резво устремилась следом, но за углом, куда я свернула спустя считанные секунды, женщины не оказалось. Я изумленно огляделась — ей некуда было спрятаться и никак невозможно так скоро пересечь двор, — но непреложный факт оставался непреложен: мгновение назад женщина была здесь, а теперь исчезла. По левую руку, за рощицей, у дверей конюшен смиренно стояла Винни, и от взгляда ее мне стало не по себе. Делать было нечего, и я в замешательстве возвратилась к буфетной.

К моему неудовольствию, дверь ее захлопнулась и заперлась изнутри — я не постигала, как это возможно, если я распахнула ее настежь, а в тот день не было ни ветерка; пришлось мне обогнуть дом, войти через парадную дверь — по счастью, открытую — и вновь проделать весь путь по первому этажу.

Нахмурившись, я села за кухонный стол, размышляя, как дальше поступить. Ожидается, что я сама сготовлю себе завтрак? А дети уже поели? Проснулись ли они или мне полагается их будить? Я уже решила было сходить наверх и постучаться к Изабелле, но тут, к ужасу моему, чьи-то руки схватили меня за щиколотки под столом, в точности как ужасное существо из моих ночных фантазий; однако не успела я закричать или вскочить, как из-под стола, озорно улыбаясь, торопливо выбрался маленький мальчик.