Женщина примерно того же возраста, что и Эмма, присоединяется к группе, наклоняется, чтобы поговорить с девочкой, и пытается ее успокоить. Она работает в НАСА, но я не могу вспомнить ее имя.

Лифт уже должен был вернуться. Но сейчас я никак не могу на это повлиять.

Я лишь крепко обнимаю Алекса.

Элли бежит ко мне, обнимает мои ноги и прячет в них лицо. Ее голос приглушают звуки дрожащего бункера.

Я наклоняюсь и обнимаю ее.

– Все в порядке, милая. Ты в безопасности. Все будет хорошо.

Я продолжаю говорить эти слова, надеясь, что они станут правдой.

Когда грохот прекращается, Элли спрашивает именно то, о чем я думаю:

– Па?

– Папа придет.

Я произношу эти слова быстро и гораздо увереннее, чем чувствую себя на самом деле.

Держа дочь на руках, я выхожу в прихожую и наблюдаю за внешними дверями, надеясь, что они откроются, и на пороге появится Джеймс.

Секунды тянутся словно часы. Элли кажется тяжелой в моих усталых руках, но я не могу позволить ей уйти прямо сейчас. Я переступаю на свою здоровую ногу, так, чтобы перенести оба наших веса на нее.

Внешние двери открываются, и мое сердце практически разрывается. Оттуда выбегает дюжина людей. В основном дети, но я замечаю несколько военных в униформе и сотрудников НАСА.

Но Джеймса там нет. Как и Алекса. И Эбби. И Григория.

Среди вошедших полковник армии Атлантического Союза, на лычке которого значится фамилия «Эрлс». Он мгновенно берет на себя управление ситуацией.

– Внимание. Прогнозы показывают, что удар астероидов в наших окрестностях неизбежен.

Группа позади меня начинает выкрикивать вопросы, но Эрлс заставляет всех замолчать.

– На разговоры нет времени. Вы должны следовать нашим инструкциям – прямо сейчас.

Он кивает капитану, который начинает направлять солдат. Взрослых и старших детей провожают в столовую, где они приседают под столами, прикрывая голову руками.

Они ведут Элли и меня в жилое крыло, в маленькую комнату с двухъярусными кроватями по бокам. Мы занимаем нижнюю койку. Мэдисон и Аделина лежат напротив нас. Горит свет, и я вижу испуганное лицо моей сестры. Она слегка дрожит, крепко прижимаясь к дочери. Я держу Элли рядом с собой, теряясь в догадках, где Джеймс.

Элли видит, что мы напуганы, и это пугает ее саму. Она начинает рыдать, что-то неразборчиво бормоча. Ее слезы падают на мою шею. Ради нее я бы хотела быть смелой, но сейчас, зная, что нам, вероятно, осталось жить всего несколько секунд, это невозможно. Я прижимаю ее ближе к себе и перемещаюсь, чтобы расположить свое тело над ней, как медведица прикрывает детеныша в ее логове.

Предыдущий удар сопровождался лишь пустым грохотом.

Этот же подобен попаданию в машину пушечного ядра. Нас подбрасывает, как на батуте. Я держу Элли, чувствуя, как моя спина касается второго яруса кровати, после чего мы падаем обратно. Лампы освещения мигают, воздух наполняется пылью. В моих ушах только треск и звон, но постепенно звуки окружающего мира возвращаются, как будто на радиоприемнике прибавляют громкость. Все пространство вокруг меня заполнено криками и плачем.

– Мэдисон! – Я кричу, не в силах увидеть ее. Мой голос звучит тише, чем я ожидаю. Как и ее, – она будто шепчет:

– Я в порядке. А ты?

– Да.

Я смотрю на Элли, которая тиха и спокойна. Ее лицо скрывает изгиб моей шеи, как будто она прячется от опасности вокруг нас. Ее грудь вздымается. Она жива.

– Дорогая, – шепчу я, отрывая дочь от себя. Удивительно, с какой силой она цепляется за меня. – Дорогая, мне нужно посмотреть, есть ли у тебя шишка.

– Па?

До этого момента я сдерживалась, но плотина сорвана, слезы текут, и я не могу их остановить. Я не отвечаю, потому что не доверяю своему голосу. Это лишь еще больше расстроит ее.

Хорошей новостью является то, что она в порядке. На бедре синяк, но лечение не требуется. Другим повезло не так сильно. Снаружи этой комнаты я слышу, как они зовут на помощь.

Я долго обнимаю Элли, глажу ее по волосам и думаю лишь о том, какой будет жизнь сейчас. Наш мир только что разрушили. Снова. Раньше, во время Долгой Зимы, нам было с чего начать. У нас был шанс. Теперь я в этом совсем не уверена.

В первый раз, когда я слышу, как меня зовут, мне кажется, что это лишь мое воображение. Затем меня снова окликают:

– Эмма!

– Я здесь! – кричу я в ответ охрипшим колючим голосом.

Отряхиваясь от пыли, в затянувшей комнату дымке вырисовывается фигура. Лицо разбито, а волосы испачканы потом и пылью. Но Джеймс жив. Должно быть, он спустился в последнюю поездку на лифте, прямо перед ударом. Он наклоняется и обнимает нас, и за всю свою жизнь я никогда не была так благодарна.

Голоса в темноте окликают друг друга, словно потерянные души, запертые в чистилище между небом и адом.

Мама!

Папа!

Эндрю!

Сьюзен!

Джастин, ты меня слышишь?

Я крепко держусь за Эмму и Элли, когда бункер снова встряхивает.

– Еще один астероид? – шепчет Эмма.

– Да, но не здесь. Возможно, он ударил по другим лагерям, – отвечаю я тихим голосом, надеясь, что Элли не понимает.

Через минуту следует еще одно землетрясение, и затем они начинают повторяться через каждые несколько секунд, как бушующая буря, которой, кажется, нет конца. Земля разгромлена. Я предполагаю, что каждый астероид шириной около полумили – достаточно маленький, чтобы его было трудно увидеть нашими телескопами, если предположить, что он не был как-то замаскирован.

Тем не менее, астероид размером в полмили достаточно велик, чтобы нанести реальный урон. Ударный кратер будет иметь ширину в десять миль. Взрывная волна дошла бы до пятидесяти миль. Эффект удара будет ощущаться на расстоянии до ста пятидесяти миль.

В течение всей ночи удары обрушиваются на бункер, стряхивая грязь и песок с потолка и заставляя свет мерцать. Я крепко держусь за Эмму и Элли и думаю, что мне нужно вытащить нас отсюда. Я сделаю это и лишь надеюсь, что остался мир, в который можно вернуться.

* * *

Цитадель – не отель «Ритц», и не должна им быть. Она была спроектирована как временное убежище во время бедствия. Проще говоря, сама ее суть в том, чтобы быть краткосрочным пристанищем.

Поэтому здесь именно так, как есть: тесно и темно (генераторы уменьшили выходную мощность, в том числе и на освещение, чтобы дать нам возможность прожить здесь больше времени – по крайней мере, пока мы не определим, сможем ли мы сами работать на полную мощность).