К пляжу вели полуразрушенные бетонные ступеньки, и Кейт осторожно шла следом за Майрой, стараясь не расплескать чай.

Шум ветра и волн становился все сильнее, когда они спускались вниз, к паре стоявших на песке ржавеющих рабочих кресел. Когда женщины опустились в них, кресла скрипнули в унисон. Кейт с удовольствием отхлебнула горячий сладкий чай. Майра достала из кармана пальто коробочку с маленькими порционными кусочками торта «Баттенберг».

– Почему тебе захотелось выпить? – спросила она с серьезным выражением лица. Она никогда не осуждала Кейт, но была строгой, и вполне обоснованно. Шесть лет без алкоголя дались Кейт непросто. За чаем с тортом Кейт рассказала ей обо всех трех потрясениях прошедшего дня: о лекции, пришедшем по электронке письме и затем – о вскрытии.

– Я чувствую свою ответственность, Майра. Отец этой девочки, Кейтлин, ему не к кому больше обратиться.

– Но ты ведь не знаешь, действительно ли ее похитил Питер Конуэй. Что, если это просто совпадение?

– И потом эта девушка вечером, господи, она лежала там как отбитый кусок мяса… И эта мысль, что все начинается сначала.

– Что ты хочешь делать?

– Я хочу помочь. Я хочу сделать так, чтобы это больше не повторилось.

– Ты можешь помочь, поделиться тем, что ты знаешь, просто помни, Кейт, что твоя реабилитация не закончится никогда. У тебя есть сын, которому нужна мать. Тебе надо подумать о себе. Нет ничего важнее, чем твоя трезвость. Что случится, если ты окажешься в винном и не уронишь бутылку? Пойдешь на кассу, купишь ее, и все по новой?

Кейт смахнула слезу. Майра потянулась и взяла ее за руку.

– Питер Конуэй за решеткой. Благодаря тебе. Подумай о том, сколько жизней ты спасла, Кейт. Он бы не остановился. Пусть теперь полиция разбирается. Пусть Алан делает свою работу. А насчет этой пропавшей девочки… Что, по-твоему, ты можешь сделать, чтобы ее найти? Как вообще ее родители могут быть уверены, что ее убил Конуэй?

Кейт посмотрела на песок под ногами и зарылась в него носком ботинка. Разговоры с Майрой успокаивали ее. Адреналин уже не зашкаливал, и Кейт почувствовала, что вымоталась. Она глянула на часы. Почти одиннадцать. Она посмотрела на море и на полосу мерцающих в темноте огней Эшдина.

– Мне нужно отдохнуть и снять в конце концов эти джинсы. От них несет выпивкой.

Кейт видела, как пристально Майра на нее смотрит, но она не хотела давать обещаний, что оставит все как есть.

– Я с тобой схожу, помогу тебе засунуть их в стиральную машину, – сказала Майра. Кейт хотела было возразить, но кивнула. Она творила всякие безумные вещи, когда пила, а застоявшийся запах алкоголя уже спровоцировал ее однажды. – А завтра утром мы пойдем на собрание, – добавила она решительно.

– Да, – сказала Кейт. – И спасибо тебе.

Питер Конуэй шел по коридору психиатрической лечебницы Баруэлла в сопровождении двух санитаров, Уинстона и Террелла.

Долгие годы заключения и ограниченной физической активности подарили ему выпирающий живот и тощие слабые ноги, торчащие из-под слишком короткого банного халата. Руки закованы в наручники за спиной, а на голове – закрывающий лицо капюшон, похожий на тонкую металлическую кольчугу. Толстый прямоугольник из укрепленного пластика на передней стороне то подлетал вверх, то втягивался обратно при каждом его вдохе и выдохе. Его пепельные волосы, влажные после душа, торчали из-под капюшона и свисали на плечи.

Со времени последнего эпизода прошел уже год. Тогда во время групповой терапии он укусил другого заключенного, Ларри, страдающего маниакально-депрессивным психозом. Причиной их разногласий была Кейт Маршалл. По отношению к ней Питер испытывал множество разных чувств и эмоций: ярость, ненависть, похоть и утрату. Перед тем сеансом групповой терапии Ларри нашел в газете небольшую заметку о Кейт. Ничего особенного или выдающегося, но Ларри начал насмехаться над Питером. Он первый начал, и Питер быстро прервал его, откусив кончик его толстого маленького носа. Он не дал согласия на промывание желудка, чтобы достать кусочек носа, и теперь должен был носить наручники и специальный капюшон, когда находился вне своей камеры, или «комнаты», как любили называть их продвинутые врачи.

До этого было еще несколько эпизодов, тогда Питер укусил санитара, врача, двоих пациентов, на нем испробовали все средства защиты, в том числе хоккейную маску а-ля Ганнибал Лектер. Кусать ради удовольствия и для самозащиты значило для Питера не одно и то же. Женская плоть – нежная, благоухающая, ей нужно наслаждаться, как изысканным вином. Мужская же – вонючая и с волосами, поэтому мужчин Питер кусал только для самозащиты.

Адвокаты Питера успешно добились отмены использования этих средств, ссылаясь на закон о правах человека. Капюшон, который в основном использовался при задержаниях, чтобы защитить полицейских от контакта с биологическими жидкостями, оказался для Питера единственным решением, удовлетворившим и клинику, и суд, и адвокатов.

Камера Питера находилась в конце длинного коридора. Двери из толстого металла с небольшими окошками можно было открыть только снаружи. Из-за дверей в коридор доносилась ругань, стук и, время от времени, оглушительные вопли, но для Питера и двоих санитаров эти звуки во время рутинной утренней прогулки в душ и обратно были не более чем фоном, как чириканье птиц в поле. Уинстон и Террелл были оба внушительные, здоровые детины, под два метра ростом, сложенные – как сказала бы мать Питера, – как кирпичный сортир. Несмотря на то, что со стороны это выглядело просто как прогулочка из ванной, на обоих санитарах были прочные кожаные ремни с пристегнутыми к ним шипованными дубинками.

Особо опасных заключенных держали отдельно друг от друга, в одиночных камерах, вне которых они практически никак не контактировали. Коридоры лечебницы были утыканы камерами видеонаблюдения: с одной стороны, в целях безопасности, с другой – для организации порядка передвижений в течение дня. Питер знал, что через несколько минут должен быть в камере, чтобы освободить дорогу в душ другому заключенному.

Последние шесть лет Питер провел в одной и той же камере. Когда они подошли к двери, Питер под присмотром Террелла встал у стены напротив, пока Уинстон открывал замок. Когда дверь была открыта, Террелл развязал ремни на задней стороне капюшона, и Питер вошел в камеру. Дверь закрылась, лязгнул замок.

– Сейчас я открою окошко, Питер. Мне нужно, чтобы ты просунул сюда руки, – сказал Уинстон.

Когда окошко открылось, Питер почувствовал сквозняк и высунул руки. Освобожденный от наручников, он убрал руки от окошка. Он ослабил капюшон, стянул его с головы и протянул санитарам.

– Спасибо, Питер, – сказал Уинстон, и окошко закрылось.

Питер сбросил халат и надел джинсы, синюю льняную рубашку и свитер. За шесть лет небольшим предметам роскоши было позволено пробраться к нему в камеру. У него было цифровое радио и стопка книг, на маленькой прикроватной тумбочке – несмотря на то, что много маленьких библиотек по всей Великобритании закрылось из-за сокращения финансирования, лечебницы Баруэлла это не коснулось. Единственным, что его огорчало в той истории с нападением на Ларри, было то, что у него отобрали чайник. Заслужить эту привилегию было очень сложно, и ему не доставало возможности приготовить собственную чашку чая или кофе.