Мы заботливо устраивали наших детей в бороздах между грядками или в плетеных корзинках под деревьями. Они лежали голенькие поверх одеял, на соломенных циновках. Мы укладывали их в деревянные ящики для помидоров и подбегали к ним всякий раз, когда заканчивали пропалывать очередную грядку. Когда наши дети подрастали и становились непоседливыми, нам порой приходилось привязывать их к стульям. Мы пристраивали их себе за спину и отправлялись подрезать виноградные лозы, но зимой в Реддинге по утрам бывало так холодно, что уши у наших детей замерзали и начинали кровоточить. В начале лета в Стоктоне мы оставляли наших детей в ближайшей канаве, а сами выкапывали лук и собирали первые сливы. Мы давали им палочки, чтобы им было с чем играть, и время от времени окликали их, чтобы они знали: мы рядом.

«Не приставай к собакам. Не трогай пчел. Никуда не уходи отсюда, или папа тебе задаст».

Когда наши дети уставали и начинали плакать, мы продолжали работать, потому что знали: если мы не будем работать, нам нечем будет платить за аренду.

«Мама не может к тебе подойти».

Через некоторое время их голоса слабели и плач умолкал. В конце дня, когда становилось темно, мы находили наших детей спящими, будили и счищали грязь с их волос.

«Пора идти домой».

Некоторые из наших детей были упрямыми, своевольными и отказывались нас слушаться. Другие кротостью могли соперничать с Буддой.

«Он появился на свет с улыбкой на губах».

Одна из наших дочерей больше всего на свете любила своего отца. Другая ненавидела яркие цвета. Один из наших сыновей никогда не расставался со своим жестяным ведерком. Одна из наших дочерей перестала брать грудь, когда ей было тринадцать месяцев, показала пальчиком на стакан молока и сказала: «Хочу это». Некоторые из наших детей были умны не по годам.

«Прорицатель сказал нам, что он родился с душой мудрого старца».

Они ели за столом аккуратно, как взрослые. Они никогда не плакали. Они никогда не жаловались. Они никогда не баловались с палочками для еды. Целый день, пока мы работали в поле, они развлекали себя сами, тихо играя во что-то. Часами рисовали на земле. Когда мы пытались взять их на руки и отнести домой, они качали головами и говорили: «Я слишком тяжелый» или «Мама, отдохни». Они сочувствовали нам, когда мы уставали. Они сочувствовали нам, когда нам было грустно. Хотя мы не говорили им ни слова, они понимали, что у нас ноют колени или начались месячные недомогания. По ночам они спали рядом с нами, на деревянных досках, покрытых сеном, и впервые после прибытия в Америку нам было приятно ощущать близость другого человеческого существа.

Разумеется, среди детей у нас были любимчики. Возможно, мы отдавали предпочтение нашему первенцу Итиро, который своим появлением на свет помог нам избавиться от одиночества.

«Мой муж практически не разговаривал со мной, и так продолжалось почти два года».

А может, мы больше любили нашего второго сына Ёити, который в четыре года самостоятельно научился читать по-английски.

«Это не ребенок, а просто гений».

Не исключено, что нашей любимицей была Суноко, которая вечно тянула нас за рукав, привлекая внимание, а потом забывала, что хотела сказать. «Ничего, вспомнишь потом», — говорили мы, но ей никогда не удавалось это сделать. Некоторые из нас предпочитали дочерей, ласковых и послушных, другие, по примеру собственных матерей, отдавали предпочтение сыновьям.

«На ферме от мальчиков куда больше пользы».

Мы кормили мальчиков сытнее, чем их сестер. В спорах всегда принимали их сторону. Одевали их лучше. Отдавали последние деньги, чтобы показать мальчиков доктору, если их лихорадило. Дочерей мы всегда лечили домашними средствами.

«Я поставила ей на грудь горчичник и прочла молитву божеству, изгоняющему простуду».

Мы знали, что наши дочери рано или поздно выйдут замуж, а сыновьям предстоит заботиться о нас, когда мы состаримся.

Как правило, наши мужья почти не обращали внимания на детей. Они никогда не меняли младенцам пеленки. Никогда не мыли посуду. Никогда не брали в руки веник. По вечерам, возвращаясь с поля, мы, несмотря на усталость, готовили еду, стирали и чинили одежду, а наши мужья сидели с газетой в руках. Мы никогда не ложились спать раньше наших мужей. Никогда не вставали после восхода. Наши мужья не позволяли нам расслабиться.

«Нельзя подавать плохой пример детям».

Они никогда не давали нам даже пяти минут отдыха. Наши мужья были молчаливыми, угрюмыми людьми, которые бродили туда-сюда в поношенных комбинезонах и бормотали себе под нос что-то о ценах на бобы, сроке отела у черной коровы и предполагаемом урожае сельдерея. Они редко разговаривали со своими детьми и иногда даже не помнили их имен.

«Скажи нашему среднему мальчишке, чтобы не сутулился при ходьбе».

Если за столом становилось слишком шумно, наши мужья хлопали в ладоши и кричали: «Ну-ка заткнулись все!» Наши дети, в свою очередь, тоже предпочитали не разговаривать с отцами. Если надо было что-то сообщить, они делали это через нас.

«Скажи папе, что мне нужно пять центов. Скажи папе, что одна из лошадей захромала. Скажи папе, что он плохо побрил подбородок. Спроси у папы, как это вышло, что он так быстро состарился».

Как только наши дети немного подрастали, они начинали работать вместе с нами. Вместе с нами они собирали клубнику в Сан-Мартине. Вместе с нами они собирали бобы в Лос-Ососе. Они шли вслед за нами на виноградниках Хагсона и Дель-Рея, и когда мы срезали гроздья, которым предстояло превратиться в изюм, они раскладывали их на деревянных подносах сушиться на солнце. Наши дети таскали воду из колодцев. Расчищали кустарники. Выдергивали сорняки. Рубили дрова. Одуряюще жаркими днями гнули спину на полях с мотыгами, хотя их кости еще не окрепли. Некоторые из наших детей были сонными и медлительными и могли по ошибке посадить целую грядку цветной капусты корнями вверх. Другие, напротив, удивляли своим проворством и перебирали помидоры куда быстрее наемных рабочих. Некоторые наши дети жаловались на усталость. Говорили, что у них болит голова. Или живот. Говорили, что щиплет глаза от пыли. Другие, напротив, утром с готовностью собирались на работу, хотя никто не требовал от них этого. У одного из наших сыновей была любимая пара садовых ножниц, которые он каждый вечер после ужина точил в сарае и к которым никому не позволял прикоснуться. Другой наш сын без конца думал о жучках-вредителях.

«Они повсюду, повсюду».

Одна из наших дочерей однажды уселась на землю посреди грядки с луком и заявила, что хочет умереть. Зачем только ты меня родила, сказала она. Иногда мы тоже сомневались, что поступили правильно, произведя на свет наших детей.

«У нас ведь никогда не было денег, чтобы купить им хотя бы одну игрушку».

И все же наши дети часами играли, словно телята, выпущенные на волю. Они мастерили мечи из сломанных подпорок для виноградных лоз и устраивали сражения под деревьями. Они делали воздушных змеев из старых газет, прилаживали к ним хвосты из пробкового дерева и в ветреные дни запускали в небо. Из проволоки и соломы они ухитрялись мастерить кукол и подвергали их потом жестоким пыткам, главным орудием которых были деревянные палочки для еды. В саду при свете луны они играли в «тень ловит тень», точно так же, как мы в Японии. Они соревновались в меткости, бросая камнями в консервную банку или колышек. Они соревновались в силе, проверяя, кто поднимет самый тяжелый ящик и кто дольше провисит, уцепившись за ветку орешника. Они складывали из бумаги самолетики и птиц и любовались их полетом. Они собирали вороньи гнезда и сброшенную змеиную кожу, дохлых колорадских жуков, желуди, ржавые детали от старых грузовиков. Они запоминали названия планет. Читали друг у друга линии на ладони.