От могилы мужа она тотчас направилась к могиле старого долинецкого раввина, о котором говорили, что он при жизни был вроде как чудотворцем.

Когда и это не помогло, она достала из комода полотно, которое приготовила сыновьям на свадебное белье, и отдала его на саваны для бедных, а также заплатила Коплу-шамесу два раза по хай (восемнадцать)[69]грошей, чтобы он дал обоим сыновьям новые имена, одному — Хаим, а другому — Алтер[70]. Копл-шамес очень торжественно нарек Шимена и Лейви новыми именами с бимы; к тому же он по всей форме прочел за каждого из них мишебейрех[71], в котором перечислил все богоугодные дела и пожертвования госпожи Эстер-Годес.

Когда и это не подействовало на рассерженные Небеса, а вызванный снова доктор пан Шнядецкий махнул рукой в знак того, что даже он, великий знаток, тоже не знает, что тут можно сделать, вдова увидела, что у нее нет иного средства, кроме как выпросить прощения у деревенского побродяги Фишла Майданикера за великий позор, на который его выставили ее сыновья, за сердечную обиду, которую они ему причинили. Все соседи, и женщины, и мужчины, толпившиеся в комнате больных, были с ней согласны.

— Только это поможет, Эстер-Годес, — подтверждали они. — Нужно привести Фишла Майданикера к постелям больных, чтобы они попросили у него прощения.

Фишла Майданикера не было в Долинце. Он, как всегда, бродил со своим мешком для щетины по деревням и должен был вернуться в местечко только к субботе. Вдова Эстер-Годес не хотела ждать до пятницы, чтобы не было слишком поздно, и стала умолять соседей, чтобы они запрягли лошадей, объехали деревни и, добыв хоть из-под земли вечного ойреха Майданикера, привезли его.

Пелте-портной первым вызвался исполнить ее просьбу.

Кроме того что Пелте всегда был готов взяться за дело, которое избавит его на время от домашнего ига — работы, жены и детей, он хотел сделать что-нибудь для больных братьев, за которых всегда был готов в огонь и в воду. К тому же болезнь дружков и грозный месяц элул нагнала на него немалого страху оттого, что ведь и у него была доля в их прегрешении. И теперь он хотел искупить этот грех, делая доброе дело, за что ему могло проститься содеянное им прежде злое.

— Эстер-Годес, уж я его найду, — обещал он, — пусть мне только дадут лошадь и повозку. А не дадут, я и пешком готов.

Эстер-Годес не пожелала даже говорить с тем, кто приложил руку к прегрешению. Она не захотела принять предложения помощи и от других перелицовщиков. Она только согласилась, чтобы один из них дал свою лошадь и повозку, на которой ездил на ярмарки. Для исполнения заповеди она выбрала в посланцы приличного человека, и к тому же в некотором роде лицо духовное, самого Копла-шамеса.

Копл-шамес охотно согласился выполнить порученное ему доброе дело. Хотя он ехал всего-навсего за скупщиком щетины Майданикером, но чувствовал всю значимость общинного поручения и взобрался на повозку с таким воодушевлением, будто собрался привезти в Долинец нового раввина или пасхальную муку для мацы. Лавочники на рынке и их почтенные жены высыпали с благословениями из дверей своих лавок.

— Дай вам Бог исполнить порученное к добру, реб Копл, — желали они ему.

Никто больше не вспоминал обо всех беспутных и каверзных выходках братьев Шимена и Лейви, которых в шутку прозвали «коленами». Все знали, что они опасно больны, что их жизнь висит на волоске. К тому же не только их мать, вдова, надрывалась пред свитками Торы и простиралась на могилах — вся община соборно читала ради них псалмы в синагоге. Все это сделало их новыми людьми, придало им святости, как будто бы они теперь принадлежали не самим себе, а всей общине. Даже имена «колен», Шимен и Лейви, которые прежде всегда упоминали с презрением, теперь произносили с оттенком благоговения, словно речь и вправду шла о сыновьях праотца Иакова.

Еще большим, чем братья, уважением вдруг стал пользоваться в Долинце торговец щетиной Фишл Майданикер, бывший до того вечным предметом насмешек. То, что этот Фишл послужил причиной опасного заболевания Шимена и Лейви; то, что павший на его голову позор так разгневал Небеса, что теперь их было невозможно умиротворить ни надрывными мольбами, ни молитвами, ни раздачей милостыни; то, что за ним пришлось послать повозку и шамеса, чтобы он, этот Фишл, спас тех, кого не могли спасти ни лекарь, ни доктор, ни (не будь рядом помянуты) псалмы, читаемые соборно, ни надрывные мольбы, ни вдовьи слезы, — вдруг вызвало необыкновенное общее почтение к этому всегдашнему простаку и горемыке. Все напряженно ждали Фишла, беспокоясь о том, удастся ли его найти на деревенских дорогах, привезут ли его вовремя, простит ли он больных братьев и достигнет ли его прощение Небес.

Напряжение в общине заставляло Копла-шамеса еще сильней ощущать значимость принятого им на себя поручения, и он отдавал приказы перелицовщику так, будто перелицовщик, хозяин лошади и повозки, был его кучером, а он, Копл, — его хозяином.

— Гони, не жалей кнута! — приказывал он властно. — Каждая минута дорога!

Несколько часов кряду гнал перелицовщик свою лошаденку по песчаным польским дорогам, останавливал каждого крестьянина, каждую крестьянку и расспрашивал их, перечисляя приметы, о побродяге из Майданика. Крестьянам приметы не требовались.

— А, это тот еврей с длинной бородой, который скупает щетину, — говорили крестьяне. — Как же, такой рыжий, только черт его знает, где он таскается. Должно быть, бродит где-то.

После долгих поисков и расспросов встретили пастухов, которые рассказали, где именно недавно видели Фишла. Там посланцы его и нагнали.

Они застали Фишла Майданикера за едой. Он сидел над маленькой речкой, по которой туда-сюда плавали гуси и утки. Фишл как раз смыл с рук щетину, произнес благословение над ломтем черствого хлеба и теперь медленно, тщательно пережевывал его, предварительно посолив и натерев чесноком. Утки и гуси тянули к нему шеи, выпрашивая крошки. Щебечущие скворцы скакали у его ног. Кучер остановил лошадку у самого берега, чтобы она могла напиться после нескольких часов гонки по песчаным дорогам, и помог Коплу-шамесу вылезти из возка. Фишл не прервал трапезы и лишь удивленно уставился своими доверчивыми и добрыми овечьими глазами на людей из местечка, которых он никак не ожидал встретить на этой заброшенной дороге. Точно так же он не перестал жевать хлеб с чесноком, даже когда Копл-шамес сказал ему, что они специально приехали за ним, за Фишлом, и что вдова портного Биньомина и вся община просят его немедленно вернуться в Долинец, чтобы спасти две еврейские души, которые лежат с ножом, приставленным к горлу Ангелом Смерти.