Семья приехала в Коломбэ в июле 1934 года и начала постепенно обживаться. Со временем для де Голля Буассери стало любимым местом пребывания. Ему нравилось там работать в тишине и покое. Помимо того, де Голль часами бродил по окрестным лесам, поддерживая таким образом свою физическую форму.

Де Голль утверждал: «Военная служба давала огромное удовлетворение моему сердцу и уму»{88}. Но ведь он не был простым офицером. Подполковник прекрасно владел пером. Его сын Филипп спросил как-то отца: чем бы он занимался, если бы не был военным? Тот ответил мальчику: «Искусство писать всегда меня привлекало. Наверное, я стал бы журналистом или историком… Но, впрочем, я не смогу только сидеть за письменным столом. Рано или поздно я захочу принять участие в событиях»{89}. Недаром он выписал в свой дневник слова Гёте «Талант формируется в одиночестве, характер – в обществе» и фразу Ламартина «Надо отстраниться от людей, чтобы мыслить, и быть среди них, чтобы действовать»{90}.

После того как подполковник выдвинул собственную военную доктрину, он осознал, что время «участия в событиях», время действовать для него настало. Он был уверен в своей правоте и решил искать людей, которые помогли бы осуществить его идеи на практике. «Де Голль, – как писал его друг Люсьен Нашен, – всеми фибрами своей души переживал за Францию и понимал, каким кошмаром может обернуться для нее поражение. Он просто содрогался от сознания того, что дерзкий неприятель прекрасно видит всю слабость нашей военной системы, которая одна могла бы помешать врагу реализовать свои амбиции. Де Голль считал, что обязан подать сигнал тревоги»{91}.

Подполковник понял, что обращаться к высшим военным чинам бесполезно. В своем большинстве они не хотели ничего слышать о нем. Де Голль решил убедить в необходимости военной реформы политических деятелей. В конечном счете только они могли принять решение о ее проведении. Но к кому именно было обращаться?

Де Голль прекрасно осознавал, насколько слаба французская политическая система. «Во главе министерских кабинетов я видел, – писал он, – несомненно, достойных, а порою и исключительно талантливых людей. Но особенности самого политического режима сковывали их возможности и приводили к напрасной трате сил. Молчаливый, но отнюдь не безучастный свидетель всех перипетий политической жизни, я наблюдал, как постоянно повторяется одна и та же игра. Едва приступив к исполнению своих обязанностей, глава правительства сразу же сталкивался с бесчисленным количеством всевозможных требований, нападок и претензий. Всю свою энергию он безрезультатно тратил на то, чтобы положить им конец. Со стороны парламента он не только не встречал поддержки, но, наоборот, последний строил ему различные козни и действовал заодно с его противниками. Среди своих же собственных министров он находил соперников. Общественное мнение, пресса, отдельные группировки, выражавшие частные интересы, считали его виновником всех бед. При этом все знали – и он в первую очередь, – что дни его пребывания на посту главы правительства сочтены: продержавшись несколько месяцев у власти, он вынужден будет уступить свое место другому»{92}.

Несмотря на такую ситуацию, де Голль все же решился обратиться к влиятельным политикам. Он встречался с бывшим президентом республики Александром Мильераном, бывшими председателями совета министров Аристидом Брианом, Андре Тардье, Камилем Шотаном. Его выслушивали, но предпринять что-либо отказывались.

И вот в конце 1934 года друг де Голля Жан Обюртен познакомил его с известным правым политическим деятелем Полем Рейно. Первая встреча де Голля с ним состоялась в декабре 1934 года. Впоследствии Рейно вспоминал: «В мой кабинет вошел подполковник высокого роста… Взгляд его глубоко посаженных карих глаз излучал уверенное спокойствие. Он заговорил об устаревшей и дряхлой военной системе, которую правительство пытается «залатать» путем продления срока военной службы. Я почувствовал, как он устал даже от воспоминаний о том, сколько людей отказалось принять его доказательства. Однако он твердо решил стоять на своем до конца. Де Голль говорил спокойным мягким голосом, что казалось не соответствующим его большому телу. Но он умел заставить признать свои убеждения. Когда де Голль наклонял голову вперед и разводил ладонями, создавалось впечатление, что он весь пронизан какой-то неудержимой уверенностью»{93}.

Поль Рейно проникся идеей де Голля о создании механизированных подразделений во фрацузской армии и решил содействовать ее осуществлению. Между политиком и подполковником завязывается оживленная переписка{94}. Время от времени Рейно и де Голль встречаются. Подполковник знакомится также с сотрудником личной канцелярии кабинета Рейно Гастоном Палевски и общается с ним. Палевски представил в своих мемуарах де Голля таким, каким он его впервые увидел в 1935 году: «Высокий, спокойный, всегда владеющий собой, воодушевленный собственной идеей, которая требовала от него неустанно действовать. Он был убежден, что Франции угрожает опасность и спасти ее может только его стратегическая концепция о необходимости реформы в армии»{95}.

Рейно до 1940 года не входил в состав кабинета министров, но, будучи депутатом, отстаивал идеи подполковника в парламенте. Де Голль был этим доволен и почти неизменно приходил в Палату депутатов послушать речи Рейно. Подполковник надеялся, что они возымеют действие. После одного из таких выступлений де Голль пишет Рейно: «…в том, что касается вашей позиции по военной проблеме, то совершенно очевидно, что к ней прислушиваются и ею заинтересовались. Вас теперь расценивают как настоящего государственного деятеля, который при всеобщем бездействии имеет идеи, программу и мужество»{96}.

К сожалению, де Голль скорее принимал желаемое за действительное. Рейно активно пропагандировал его взгляды и даже выдвинул в Палате депутатов проект закона «О немедленном создании специальной армии в составе шести линейных и одной моторизованной дивизии, резервов общего подчинения и служб», подготовленного, конечно, де Голлем. Но проект приняли однозначно отрицательно в военных кругах и о нем скоро забыли. Рейно отмечал впоследствии: «Если бы я был у власти, я бы создал бронетанковый корпус, потому что понимал, что он совершенно необходим. Но я не смог сделать то, что замыслил де Голль. А ведь именно таким должно было бы быть сотрудничество военного и политика. Находясь в оппозиции, я мог только прилагать усилия к тому, чтобы у наших руководителей открылись глаза. Я и делал это в течение нескольких лет. И все напрасно»{97}.